Люди греха и удерживающие
Шрифт:
Пришлось нам остаток маршрута брести, что называется, пешим ходом и голодными.
На следующий день, тащась по глубокому снегу с моими товарищами по несчастью, я ругал последними словами вороватых чеченских детей и жестокосердных чеченских аксакалов. Еще больше я ругал самого себя, поскольку, уходя купаться, сам предложил товарищам оставить тяжелые вещи в хижине. Тушенка была свиная, и я не ожидал, что у мусульман жадность перевесит религиозные запреты.
Вечером мы остановились на последний привал, развели костер и сели возле него пить чай с остатками сухарей, которые держали по карманам курток для малого перекуса во время долгих переходов.
Тут к нашему костру спускается с соседней горы по малозаметной каменистой тропинке какой-то охотник, по внешнему виду тоже чеченец. Вид у абрека был достаточно устрашающим: в руке он нес карабин, через одно плечо висел патронташ, на другом
Подходит, вежливо спрашивает разрешения сесть. Мы, конечно, разрешаем и освобождаем ему у костра место. В горах надо пускать погреться к костру и делиться едой с каждым, кто попросит. Охотник, оказалось, просто хотел поговорить со студентами за жизнь и угостить бараниной.
Мы неожиданный подарок с благодарностью приняли, быстренько разрезали баранью полутушу на мелкие кусочки, поджарили на костре и умяли за милую душу.
В разгар пиршества я сообразил, что надо проявить уважение к гостю и предложить какой-то подарок взамен принесенного барана. Из ценных вещей у нас оставались только три шоколадки «Лайма» у девчонок в куртках да питьевой спирт. Отцовская армейская фляжка со спиртом висела у меня в чехле на брючном ремне. Недолго думая, я отцепил фляжку от ремня, налил в большую металлическую кружку спирта на три пальца и предложил гостю выпить за дружбу и здоровье присутствующих. А спирт на высоте 2000 метров – страшная вещь: он мгновенно сбивает вас с ног, а на следующее утро наступает ужасное похмелье. Мы спирт взяли с собой исключительно для экстренных случаев, например, если кто в горную речку случайно провалится, дать ему согреться на морозе, пока костер не разожжем и не обсушим его.
Была большая надежда, что чеченец, в силу своей принадлежности к мусульманскому вероисповеданию, от спирта откажется, а проформа вежливого поднесения ответных даров будет соблюдена. Как же! Чеченец с уважением взял кружку, сказал цветистый восточный тост, выпил в один прием налитый спирт и протянул сосуд обратно мне. Пришлось держать ответный тост и на равных пить «огненную воду» из кружки. Благо у меня уже был опыт спиртопития во время демонтажа «Урала-4». Дальше наш импровизированный кубок пошел по кругу. Девчонкам пить с джигитами не полагалось, да они и не очень хотели, парней было еще только двое, и кружка быстро вернулась обратно ко мне. А в армейской фляжке, я вам скажу, три четверти литра. Это, если перевести на водку, больше, чем три поллитровки. Короче говоря, к концу нашего пира моя злость на весь чеченский народ полностью прошла, и мы даже пытались вместе с абреком петь песни, но общего репертуара для исполнения у нас не нашлось.
Тем не менее мы с чеченцем чувствовали себя представителями одной нации – советской. У нас был общий – русский – язык, мы окончили однотипную школу, служили в одной армии, смотрели одни фильмы. Абрек, например, смотрел фильм режиссера В. Мотыля «Белое солнце пустыни» и любил, как и я, красноармейца Федора Сухова, а не бандита Абдулу, как могло показаться.
На следующий день после застолья, к моему удивлению, голова у меня не болела. То ли жирное мясо горного барана нейтрализовало негативные последствия употребления 96 %-ного спирта, то ли задушевная застольная беседа. Мы благополучно добрались пешим ходом до ближайшей остановки автобуса, доехали на нем до аэропорта Грозный, а потом долетели на рейсовом самолете до Риги.
Когда я рассказал Борису Курову о наших необычайных приключениях в чеченском ауле и о краже лыж, он мне поверил на слово и попросил только написать заявление на списание пропавшего спортинвентаря. Достать туристские лыжи в то время было большой проблемой, да и лишних денег у меня не было.
Игры в диссидентство
О. Рабин. «Натюрморт с рыбой и газетой «Правда».
Вспоминая еще о временах студенческой жизни, отмечу, что на субботу-воскресенье мы могли себе позволить съездить на поезде в Ленинград или Москву. Ходили в столицах по музеям и выставкам, обязательно посещали последнюю премьеру в каком-нибудь модном театре. Билет в обе столицы стоил около 10 рублей в одном направлении, но студентам полагалась на каникулах 50 %-ная скидка. По приезде мы ночевали обычно одну-две ночи у знакомых. Летом знакомые москвичи и ленинградцы приезжали к нам в гости в Ригу, недельку жили у нас по домам, ездили на электричке в Юрмалу загорать и купаться. Совершался своеобразный бартерный обмен жилой площадью на время отдыха.
Сейчас
Друзья в Москве ввели меня в диссидентские круги. Я ходил на собрания либеральной интеллигенции, читал машинописные экземпляры работ А. Солженицина, манифесты А. Сахарова, недоступные тогда романы М. Булгакова и Б. Пастернака. «Мастера и Маргариту» М. Булгакова я с азартом проглотил за одну ночь – на больший срок «подпольные» машинописные тексты не давали, а вот «Доктор Живаго» Б. Пастернака совсем «не пошел». Я с восторгом читал его лирические стихи, сборники которых были в свободной продаже, а вот в прозе нашел автора слабым. Ничего антисоветского в «Докторе Живаго» я также не обнаружил. Пастернака склоняли тогда в нашей прессе и на собраниях производственных коллективов больше за то, что он переправил для издания рукопись своего романа на Запад, а сведения об этом поступке стали распространять «вражеские» радиоголоса.
В диссидентских компаниях, которые я посещал в Москве, обычно пили недорогое сухое вино и пели под гитару песни В. Высоцкого, А. Галича, Б. Окуджавы. В этих песнях слышалось недовольство интеллигенции своим положением и преклонение перед Западом, где все хорошо. У Александра Галича была, например, такая ядовитая антисоветская песня про разговор с западными туристами:
…А уж пыль-то вы пускать мастера!Мастера вы!Да не те времена!Мы на проценты сравним, мистера,Так и нет у вас, пардон, ни хрена!..Потому что все у вас -На показ.А народ для вас – ничто и никто.А у нас – природный газ,Это раз.И еще – природный газ…И опять – природный газ…И по процентам, как раз,Отстаете вы от насЛет на сто!Про Запад я тогда сам составить суждение не мог, поскольку был невыездной. Но то, что в песне А. Галича присутствовало низкопоклонничество перед Западом легко сообразил.
Оппозиционно настроенные к коммунистическим властям художники без разрешения устроили тогда в Москве на пустыре выставку своих картин. Милиция ее разорила. Выставка получила название «бульдозерной», поскольку там какие-то картины закатали в грязь этими строительными машинами. На самой выставке я не был, но кое-какие картины потом посмотрел в мастерской Оскара Рабина. Честно скажу, оценить сразу эти картины не смог. Мне тогда нравились старые голландские и итальянские мастера, писавшие с величайшей тщательностью и любовью к изображаемому человеку или предмету. А тут были картины, на которых небрежно изображались бутылки, стаканы, окурки папирос, вобла, старые газеты. Люди были на картинах художников-диссидентов с корявыми телами и уродливыми лицами. Авторы этих людей и эти предметы явно не любили. Но нарисовано все было талантливо, а главное – правдиво.
Повзрослев, я понял, что, помимо прекрасного, в жизни присутствует безобразное, и его тоже можно изображать. Запрещать изображать и демонстрировать свои произведения художникам нельзя. Не нравиться – не смотри.
Аналогичное недоумение у меня вызвало тогда же творчество Шарля Бодлера. Мне дали почитать книжечку его стихов «Цветы зла». Смерть, тлен, болезнь, уродство. Но описано все очень талантливо, можно сказать, чертовски талантливо. Автор вводил в великий соблазн словесным изображением безобразного. Человек с неустойчивой психикой мог от таких стихов и с ума сойти. Тут тоже запрещать вроде бы и нельзя, но и от подростков такие стихи лучше спрятать подальше в книжный шкаф.