Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
всего не любивший споров, неожиданно не пошутил:
– Женить тебя, Миканор, видно, грец его, надо!..
Хоня весело подхватил:
– Уж и женить сразу! Дайте хлопцу пока хоть на девок посмотреть,
погулять!
– Охоту согнать!
– поддержал Алеша.
Хоня проворно, не теряя удобного момента, позвал Миканора на улицу -
посмотреть, что делается на вечерках, и, возможно, Миканор охотно пошел бы
с ним, если бы Даметиха не возразила:
–
не по душе... Пусть в другой раз!
– Она, будто ожидая поддержки, взглянула
на сына.
Миканор дружески кивнул хлопцам:
– Видно, уж в другой раз посмотрим...
– В другой так в другой!
– Хоня встал, сдвинул на затылок шапку,
подмигнул приятелям: - А мы - повалим!
Чтоб девок наших не расхватали!
– Да чтоб не повысохли с тоски без нас!
– добавил Алеша.
Когда все трое вышли, в хате умолкли, - казалось, слушали оживленный
разговор сначала со двора, потом с улицы.
После того как голоса утихли, Даметиха громко вздохнула, заговорила с
печалью и восхищением:
– Вот хлопец!
– Хоть она не назвала имени Хони, все поняли, кем
восторгается и о ком печалится Даметиха.
– Это же надо - беда какая! Матка
– как дерево срубленное, с постели не встает, детей - целое стадо на его
руках, накорми всех, присмотри!..
– И за батька и за матку один - это правда, грец его!
– А вот вроде и не печалится. Вроде и горя мало!
– Не показывает! В себе, следовательно, прячет!..
Снова помолчали. Потом разговор пошел о том, что теперь особенно
беспокоило каждого, - о маслаковцах.
– Откуда они, грец его, повылазили! Повсюду, говорят, тихо стало, а тут
– как змеи, шипят и шипят...
– Болото, известно, - отозвался Даметик.
– Всякому гаду в болоте - рай!
Может и сами того не замечая, они говорили теперь тише, будто
остерегались, как бы не услышал тот, кому не следует.
Грибок слова не выжал из себя, сидел неспокойно, невольно прислушивался
к звукам на улице, на которой где-то озоровала, гомонила молодежь.
Василь тоже молчал, как только заговорили про Маслюка, ждал, что не
обойдут его, упрекнут. Приготовился, чтобы отрезать, как надлежит, если
кто-нибудь зацепит его.
– Из-за границы перебрасывают, из Польши.
– Рудой поведал как тайну: -
Так сказать, агентура.
– Вроде балаховцы всякие...
– Балаховцы или не балаховцы, а вот же, грец его, и через границу
прошиваются. Мало того- - еще и тут компанию находят!
– И у нас вот с кем-то снюхались...
–
Дымили цигарками, думали о чем-то своем, но разговора о Маслаке уже не
вели: не по душе был разговор этот, рискован, лучше язык за зубами
придержать. Ожили, загомонили наперебой, когда пошли воспоминания,
суждения про войну, про воинскую службу...
Расходились поздним вечером. Тихий, мягкий снег щекотал щеки, налипал
на шапки, кожухи и свитки, казалось, спешил выбелить все. Не только
приболотье - огороды за хлевами были прикрыты эаметью.
– Вроде зима уже, - заметил Хадоськин отец.
– Зима! Только грязи лишней, грец его, нагонит!..
– По предсказанью - таять не должно...
– донеслось до Миканора и Василя
уже с улицы.
Миканор стоял на крыльце в расстегнутой гимнастерке.
Подав Василю руку, вспомнил весело:
– Думал я, что ты сказал у колодца Лучше, мол, быть волком, чем овцой.
А по-моему - так лучше быть человеком.
Только, конечно, - Миканор засмеялся, - человеком с зубами!
Василь промолчал. Но, уже лежа на полатях, вспомнил слова Миканора,
подумал: "Человеком или не человеком - все равно, а зубы, конечно, надо
иметь! Без зубов не уцелеешь нынешним временем. Съедят - и не оглянешься."
Вспомнил, что сказал Миканор о болоте, рассудил, как старший: чудак, -
осушить, говорит, болото, луг сделать! Такое в Куренях и во сне не
приснится, если бы и хотел! Мысли перекинулись к разговорам о маслаковцах,
и все внутри у него закипело. "Если б знал, кто их привел бода, задушил бы
гада!.. А узнать можно. Курени - не город какой, одна улица, каждая хата,
можно сказать, на виду. Хорошенько присмотрись - и заметишь что-нибудь,
как бы тот ни крутил. А там только не пожалей времени да не трусь, и до
большего, до всего дойдешь! Не укроется!.. Только бы проследить
хорошечько1.."
3
Синим снежным вечером Грибок ходил по деревне от окна к окну, звал
людей на собрание в Игнатову хату.
Собирались долго, недружно: то ввалится несколько человек одновременно,
один за другим, то за целые полчаса хоть бы кто-нибудь простучал сапогами
в сенях, звякнул щеколдой. Правда, те, что были уже в хате, таким
непорядком не только не возмущались, но будто и не считали его достойным
внимания: сойдясь группками, мужики и парни смолили цигарки, беседовали.
Беседа и жесты были чаще всего неторопливыми, мирными, и причиной тому
была зима: когда и посидеть, поговорить вволю, как не зимой, да еще перед