Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
твердым тоном заявил, что землеустройство будет проведено весной. Но не
успел он сесть, как шум закипел снова.
Учителю Желудку пришлось начинать выступление в этом шуме. Говорил он
несмело, тихо, и сначала даже сидящие вблизи от него мало что слышали. На
тех, кто шумел, начали шикать.
– Тихо вы! Дайте сказать человеку!
– бухнул наконец Прокоп.
– Уже месяц, как в школе идут занятия, - учителю легче стало говорить,
–
– Хорошо ему ходить, имея такого батьку!
– перебил Хоня Желудка, и
общий шум снова заглушил слова учителя Василя мало интересовало то, что
говорил Желудок. Куда с большим вниманием следил хлопец за тем, кто
появляется из сеней. Ганны все не было. Нечаянно взгляд его наткнулся на
другую фигуру, и Василь сразу заволновался. Он не поверил, присмотрелся:
нет, ошибки тут не было, в дверях стоял он! Василь невольно насторожился:
вот кто, оказывается, должен быть из волости! Но чего он стоит у двери,
впотьмах, не идет к столу? Прерывать собрание не хочет или желает
послушать издали, незаметно?
– Пусть Степан из богатой семьи, - возражал учитель.
– Но ведь в школу
ходят и дети бедняков. Ну вот Дятел Соня из ваших, - Желудок кивнул
головой на Андрея Рудого, Сониного отца.
– Много детей бедняков ходят из
Богуславца, из Глинищ. Я уже не говорю об Олешниках. В Куренях больше
всего таких, которые не ходят в школу...
– А из Мокути много ходит?
– Из Мокути тоже не много...
– признался Желудок.
– А из Хвойного?
– И из Хвойного. Им трудно добираться...
– А нам легче? Один черт, что из Куреней, что из Мокути!
– Когда мокро, так лучше на тот свет, чем в Олешники ваши!
Людей снова как бы прорвало. Желудку не давали слова сказать: говорили,
кричали, не слушая ничего и никого.
– Пусть бы сам учитель сюда ходил, если уж так нужно...
– А кто мне за дитя мое работать будет? Ёсель юровичский?
– Сказал: олешницкие ходят! Кабы у нас была школа!..
– А кто будет строить школу? Платить за нее?
– В чем оно пойдет в мокрядь да в холод - голым телом светить?
– Хорошо говорить ему - на казенной получке!
– Мой так меньших смотрит всю зиму!..
Желудок слушал гомон молча, терпеливо: спорь не спорь, все равно не
одолеешь. У Дубодела на этот счет было иное мнение - он вскочил, замахал
руками:
– Граждане куреневцы!.. Прошу!.. Призываю всех!..
Но куреневцы не хотели слушать никаких просьб и призывов, ни его, ни
тем
– Дядьки, тетки!.. Ей-бо, как маленькие!..
Когда шум наконец утих, Желудок вынул из кармана свернутую бумажку.
– Я вот сейчас зачитаю список детей, которым надо ходить в школу, а они
не ходят.
В хате снова поднялся гул, но уже не такой дружный, прерывистый.
Учитель читал фамилию за фамилией, выбирая более или менее спокойные
минуты. Когда он закончил читать, Дубодел строго, тоном, в котором таилась
какая-то угроза, приказал:
– Дай мне этот список!
Он молча перечитал бумажку, свернул ее и с тем же непонятным,
угрожающим видом положил в карман гимнастерки.
Этот загадочный маневр приковал к нему внимание, заставил всех
притихнуть.
Тут, попросив слова, необычайно громко, пламенно заговорил Рудой:
– Куреневцы! Все, что тут, так сказать, изложил наш учитель и
интеллигент Степан Власович, надо каждому запомнить и взять на заметку. Он
правильно нацеливает. Мужчины, а также и женщины, матери, подумайте, что
скажут нам наши дети, когда вырастут темными, так сказать, неучами. Не
скажут они нам своего спасиба. Ибо, как писал великий русский поэт Николай
Алексеевич Некрасов, неучам в будущем жить будет намного тяжелее, чем всем
нам, потому что, та-скать, наступит новая епоха. И неученым не будет
дороги ни туда ни сюда!..
Куреневцы слушали его без интереса, изредка посмеивались: знали -
Рудого хлебом не корми, а дай слово сказать.
В это время дядьки и тетки узнали о тихом госте - все чаще куреневцы
оглядывались на сени, искали взглядом чужую фигуру в полутьме дверей.
Перестали оглядываться, притихли, когда Рудой сел и послышался сиплый,
скрипучий голос старого Глушака:
– Конечно, детей держать дома в теперешнее время - не дело. Не столько
той пользы и помощи от них, сколько баловства. А в школе - правду говорили
тут - они могли бы набраться ума...
Глушак не только на собраниях, но и где-нибудь на завалинке говорить
попусту не любил: слова, как деньги, выпускал неохотно, и слушали его так
внимательно, будто он давал эти считанные деньги. Василь, да, видимо, и не
один он, подумал - что же это могло втянуть старика в такую трату?
"Хочет, наверное, чтоб начальство услышало. Задобрить хочет..."
– Так, значит, и постановим, - сказал Дубодел, - чтоб дети, которые тут