Люди, принесшие холод . Книга первая: Лес и Степь
Шрифт:
Что делать, если тебе 20 лет, и ты служишь на невзрачной и малозначимой должности? Ведь что это за работа, если честно — переводчик? Ерунда какая-то, а не работа. Сначала много лет ночами не спишь, язык зубришь, а потом работаешь если не в услужении, то близко к тому. Переводчик, конечно, не половой в трактире, но явно ему близкая родня. Суть работы та же — прислуживать другим людям. У тебя даже своего голоса нет — чужими словами и мыслями разговариваешь. А что делать, если чувствуешь, что на большее способен?
На другую должность пойти? А что ты умеешь, кроме как калмыцкий
Ответ единственный — действовать. Служить. Служить так, чтобы поняли — пусть Васька Бакунин и худороден, но толк от него делу изрядный выходит. Так наш Василий и служил — с тщанием и рвением.
Вот только старательных на службе царской много. Каждому, небось, хочется в чины выбиться, с угла съемного съехать, да жалование получать не нынешнее, копеечное. А тут еще и семья — женился Василий, как и все в роду Бакуниных, рано. Глава семейства теперь. А толку-то? Одним усердием ничего не добьешься. Усердных на Руси много, даже толковых хватает, а вот незаменимых, штучных не хватает всегда. Вот коли станешь таким, то не ты уже вакансию искать будешь, а за тобой большие люди бегать начнут, умасливать и уговаривать. Вот только в одночасье штучным специалистом не станешь. Тут фарт нужен, какой-то толчок изначальный. Проявить себя надо, совершить что-то эдакое, чтобы даже большие люди на тебя внимание обратили и отложили где-то у себя в голове мыслишку — есть, мол, в Астрахани такой толковый переводчик. Вдруг да и сложатся обстоятельства так, что пригодится большому человеку эта мыслишка?
Папенька много раз говорил — судьба каждому шанс дает. Всем, до единого. Вот только добрая половина по глупости своей его даже и не заметит, другие по лености упустят, третьи сробеют и судьбу на карту поставить побоятся — вот и получается, что шансом своим хорошо, если один из десяти воспользуется.
Дело свое Василий знал хорошо — спасибо папенькиным кулакам за науку, язык зюнгорский в него да брата Ивана отец вбил на совесть. По-калмыцки Бакунин-младший говорил бегло и не только говорил — заяпандитскую письменность, [83] которую и из природных-то калмыков мало кто знает, превзошел. Мог и с писаного переводить, и самому написать что надо. Таких специалистов даже в Астрахани, где зюнгоры на каждом углу, немного было. Начальство усердного переводчика хвалило, но и только — да и то, как хвалило? Так… мимоходом. А Василий на редкое начальственное «Ну что, молодца…» лишь кланялся, благодарил, да служил еще усерднее. И ждал, ждал шанса.
83
Заяпандитское письмо (или «тодо бичиг» — ясное письмо) — названо по имени Зая-Пандита (ок. 1599–1662), известного калмыцкого просветителя. Вместо ранее употреблявшейся монгольской и тибетской письменности Зая-Пандита в 1648 году на фонетическом принципе создал национальную калмыцкую письменность.
Шанс ему выпал через два года, и, как это часто бывает, на войне. Точнее говоря — во время петровского Персидского похода 1722 года. Тогда, по указанию Петра, старому хану Аюке было велено отправить в помощь русскому войску 7-тысячную группировку своих воинов, причем исключительно калмыков. Никаких подчиненных калмыкам татар! Война будет вестись против магометан, а татары в боях против единоверцев ненадежны.
«Куратором» над калмыками от русского войска был поставлен гвардии поручик Нефед Кудрявцев, а переводчиком к нему отряжен наш герой, Василий Бакунин. Гвардейский поручик и молодой амбициозный переводчик, судя по всему, быстро сошлись. Оба они были людьми одного типа — неглупыми служаками, не собирающимися прозябать на нынешних незначительных должностях. Вскоре поручик доверял своему толмачу уже настолько, что поручил ему первое серьезное задание. Дело в том, что Нефед Никитич необходимостью постоянно находиться среди калмыков сильно тяготился —
Если бы! Уже на подходе к Тереку, когда начались земли гребенского казачества, к поручику прискакал на взмыленной лошади один из саратовских казаков, ушедших в конвое переводчика с калмыками. Прискакал с сенсационной новостью — переводчик шпиона поймал! Настоящего!!! Надо навстречу калмыкам ехать, а то зюнгоры на Бакунина волками смотрят, а людей при нем — раз, два, и обчелся. Как бы до беды не дошло!
Поручик только охнул, и лично поскакал с отрядом драгун разбираться — что же там такого натворил инциативный толмач?
А произошло вот что. С самого начала Бакунину не нравился один калмык из окружения Бату. [84] Точнее — не нравился его говор. Вроде бы и одет как калмык, и Бату его привечает, и говорит по-калмыцки правильно, а выговор странный. К несчастью калмыков, Василий Михайлович слишком хорошо знал их язык, на порядок лучше обычных русских переводчиков — вот и уловил в речи странного калмыка тюркский акцент. А когда, выйдя ночью по нужде, услышал случайно, как странный калмык говорит с кем-то на тюркском языке как природный татарин, сразу понял — вот он, шанс! Дождался. Не стал бы обычный татарин в калмыцкое платье рядиться и язык свой скрывать.
84
Бату Чакдоржапов — внук хана Аюки, которому всесильный глава калмыков поручил возглавить войско в Персидском походе.
Что делать? Он здесь один с десятком казаков среди многих тысяч воинов Аюки. Ждать Терека и встречи с русским войском? Но кто его знает — поверит ли ему поручик Кудрявцев… Да даже если поверит — тогда вся слава уже поручику достанется. Значит… Значит, надо рисковать.
Ранним утром в юрту, где накануне выхода в путь Бату завтракал со своими зайсанами и прочими приближенными, вошел русский переводчик с десятью вооруженными казаками. Поклонился учтиво, горделиво выпрямился и чеканным голосом на великолепном калмыцком языке заявил, что именем Императора Всероссийского Петра Алексеевича, чью священную особу он, дворянин Василий Бакунин, здесь представляет, арестовывает этого человека — и указал на странного калмыка. Тут же от группы отделились два казака и взяли подозрительного под локти.
Бату лицом закаменел, зубами скрипнул, но смолчал — не рискнул идти против Белого Царя. Людскую натуру он, как любой властитель, понимал неплохо, а при взгляде на бледное лицо переводчика было ясно — такой пойдет до конца. Не робкого десятка оказался толмач, хоть и штатская штафирка, а не воин.
Не робкого… Кто бы знал, сколько страху натерпелся толмач в следующие несколько переходов — а ну, как не стерпят калмыки унижения и вырежут всех русских ночью, как овец. Хоть его малая команда караул несла круглосуточно — против калмыков им не устоять. Одно только их бережет, одно не дает порваться ниточкам их жизней — имя великого Белого Царя. Отпустило только, когда взбешенный поручик с драгунами прискакал — все, значит, довели лазутчика.
Правда, потом новый страх пришел — а ну, как зазря он все затеял, и на допросе выяснится, что вины на пленном — какая-нибудь сущая чепуха? Вдруг это не шанс был, а так, обманка блеснула? Что тогда?
В малом городке гребенских казаков Курдюкове они «кололи» шпиона втроем — он, поручик Кудрявцев и бригадир Шамордин. Даже конвоиров из избы выгнали — мало ли какое дело государево при расспросах выплывет? Лишние уши ни к чему. Допрашивали в тот суровый век немного по-другому, чем сейчас, и пыточный инструмент никогда без дела не ржавел. Поэтому вскоре «калмык» сломался и выложил все как на духу.