Люди с чистой совестью
Шрифт:
Да, такого еще не было. Вся привычная, выработанная опытом двух лет тактика борьбы с врагом подсказывала совсем другое: скрыть бы свое расположение от немцев хотя бы до половины дня. А если противник обнаружил нас после полудня, значит - бой выигран. Удержимся до вечера, а там - оторвемся и уйдем.
Никогда еще не было, чтобы немец начинал охоту за нами вечером. Что-то необычное. Да и немец ли это?
Вызвать майора Дегтева! Надо выместить на ком-то свою неуверенность, злость. Я ему всыплю за высотку!
– По вашему приказанию явился.
– Почему отдали высотку? Без
– Готовился к движению, товарищ командир.
– Что они делают?
– Окапываются.
– "Языка" не достал?
– Нет. Да и так все слышно - хлопцы в тридцати шагах лежат.
– Ну, и что слышно?
– Матом ругаются.
– Кто? Немцы?
– Да нет. Не немцы. Только команда иногда по-немецки и сразу вроде по-славянски кто-то переводит.
– Ах, вот что! А кто стрелял?
– Мои хлопцы.
– Не отвечают?
Странно! И только когда небо засветилось звездами и прошумел вечерний ветерок, сразу, как по команде, со всех сторон вокруг редкого небольшого лесочка взлетели в небо ракеты. Теперь понятно! Но как ловко они нас окружили! Перед самым вечером! И замысел так ясен и прост. Ясен знанием поведения партизан. Нет, это не немецкая тактика.
Пройдет еще несколько дней, и мы узнаем автора этой "тактики".
Майор Пенчич, павелический командир, бывший офицер австрийской армии, изучавший тактику комитатчей в австро-германской войне, долго приглядывавшийся к советским партизанам, выработал этот новый прием: вечером окружить, чтобы не дать возможности уйти ночью. А на рассвете навязать бой и за большой летний день завершить полное уничтожение группы. По всему кольцу окружения курсировали немецкие танки. А впереди них лежали успевшие окопаться сплошные цепи вражеских солдат. Это было полное отсутствие шаблона. Я видел: маневр врага, не сделавшего еще ни одного выстрела, уже вызвал у наших ребят беспокойство.
14
Помощь пришла неожиданно и совсем не оттуда, откуда можно было ее ожидать. Еще в полдень, проснувшись, я сидел и под монотонное журчание "стрекозы" читал газету. Питание рации было на исходе: пришлось отказаться от сводки Совинформбюро. С той поры, как мы перемахнули кордон Галиции, не попадалась нам геббельсовская "Дас Райх". Вот почему я очень обрадовался, когда разведчики принесли "Львовские вiсти", - дрянную газетку, половину своих страниц уделявшую печатанию брачных объявлений и коммерческо-спекулянтских сделок. Номер был позавчерашний. На всю первую полосу огромными буквами красной краской, словно цирковые анонсы на заборе, были напечатаны три слова: "Немцы заняли Рим".
Дальше шло путаное сообщение, как и почему произошло это событие.
– Ось дала трещину, - подмигнул повеселевший по такому случаю Мыкола Москаленко.
Мы вчитывались в сообщения немецкой ставки. Унылым тоном описывалась неприступность "днепровского вала". У нас уж давно выработался верный способ толкования фашистских сообщений. Когда не было вестей с родины, то приходилось пользоваться фактами из уст врага, очищая их от ила и дерьма тупоголовой гитлеровской пропаганды.
Собравшись вместе, Ленкин, Кульбака, майор Дегтев, Войцехович, Сердюк оживленно комментировали эти новости.
Все
Газету давно бросили, и она валялась, забытая, на пне.
Спор только разгорался. Вежливо попросив разрешения у часового, ко мне подошел задержанный в лесу пожилой крестьянин. Такие люди во время наших "тихих" маршей бывали у нас ежедневно. Всех гражданских лиц, появляющихся вблизи нашей стоянки, мы вынуждены были задерживать. Иногда их бывало так много, что, не успев даже расспросить, мы за полчаса до марша отпускали узников на все четыре стороны.
И этот крестьянин на первый взгляд ничем не отличался от примелькавшихся нам за эти трудные дни западных мужичков.
Вышитая сорочка с шелковой ленточкой на шее, брыль, широкие "городские" шаровары, лычаки - искусно сделанные постолы - из сыромятной кожи. Седые виски, изморозь небритых щек, почти белые опущенные усы. Только совершенно черные, будто накрашенные брови нависали на глаза, скрывая их умный блеск. Взгляд его серых глаз привлек мое внимание лишь тогда, когда он сказал:
– Можно у товарища командира попросить газету?
Манера, с которой он приподнял брыль, ясно говорила, что передо мной не простой ровенский крестьянин.
Высокий с зализами лоб, на миг мелькнувший из-под брыля, усилил впечатление интеллигентности лица. Кивнув головой, я разрешил взять газету и отошел в сторону. Ничем не выдавая своего внимания, стал наблюдать.
– Определенно - интеллигент!
– подтвердил мои наблюдения и начштаба Вася.
Об этом же говорила манера, с которой тот уселся на пень и ловко, профессионально, просматривал газету. Взгляд его бегал по шапкам, заголовкам, презрительная улыбка по случаю "исторического" извещения о том, что "немцы заняли Рим", мелькнула и скрылась в усах.
Затем, перекинув ногу на ногу и приблизив к газете близорукие глаза, он долго и внимательно читал.
Если бы не шелест ветра да шорох начавшей опадать листвы, можно бы подумать - сидит в глубоком кресле человек, вся жизнь которого прошла среди книг, журналов, карточек.
Но кто же он? Агроном, учитель, врач?
Почему, обращаясь ко мне с галицийски построенной фразой, он в то же время не называет меня паном-начальником?
Когда он сложил газету и с вежливым поклоном, в котором чувствовалось достоинство и не было ни тени холуйской лести, столь распространенной среди "европейски образованных" людей, отошел обратно к часовому, я подошел к нему. Разговор зашел о событиях дня, о которых мы прочитали во "Львовских вiстях".
Комментировал он их бегло, изредка сбиваясь в ответах, видимо желая быть понятным "восточному" украинцу. Я намеренно построил несколько фраз с нажимом на местный выговор.
Он впервые взглянул на меня исподлобья и настороженно. И сразу скрыл свою заинтересованность в густых бровях.
– А пан... выбачайте... товарищ командир, не из нашей стороны?
– Нет... почему же? Просто, кохаюсь в литературе... Изучал Франка, Кобылянскую, Стефаника...
– Ага... Цикаво, цикаво...
– протянул он, разглаживая усы, и стал задавать мне вопросы по... западно-украинской литературе.