Люди с чистой совестью
Шрифт:
Отвечая ему, насколько мог точно и почти не слушая его поправок, я вскоре угадал профессию собеседника. Передо мной был преподаватель литературы.
– Гимназиальный профессор!
– подтвердил он мою догадку.
– Выкладаю также мовы: латыну, нимецку, польску и штуку, исторични заклады...
Когда же я спросил, почему мы встретились с ним здесь, вдали от города, он объяснил:
– Я живу здесь, на хуторе.
– Учите?
– Нет. Работаю лесником... За клапоть земли.
– Но вы же могли быть в фаворе, знаете
– Я знаю мову Гейне, Лессинга, Фихте, Канта, Гете, но не знаю мовы Геббельса.
"Интересно! Говорит правду? Похоже... А если обманывает с таким честным взглядом... тогда это враг опасный. Такие, вероятно, и те... изощренные в обмане, натасканные на шпионаже, предательстве, отточившие националистическую фразеологию..."
– Товарищ командир замыслился?..
– говорит он ровным баритоном опытного педагога.
– Я знаю о чем. Пан думает о том, что вот поймали мы петлюровца, або ж националиста?.. Пришел к нам в разведку. Пусти его - он сразу немца приведет...
– и он печально махнул рукой. Правда?
Я не выдержал и засмеялся.
Он тоже улыбнулся просто и невесело.
– Угадал?
– Угадали. Не совсем, но почти угадали... Как же это вы так?
– Я внимательно приглядываюсь к людям, которые мне нравятся, - с грустью начал он свой рассказ.
– Я не могу сказать, что я - коммунист. Нет. Все-таки воспитание наше псевдодемократическое...
– Или социал-демократическое?
– поправил я его полушутяполусерьезно.
– Ну, пусть так, - не спорю. Но если бы вы сумели понять, как мне дороги ваши высокие идеалы. Они волнуют меня, и я не только умом умом и подавно, - а сердцем чувствую: правда на стороне ваших идей. Это самые прекрасные идеи человечества. Но...
– И все же нельзя без "но"?..
– сказал я с вежливой улыбкой, стараясь вызвать его на откровенный разговор.
– Не смейтесь. Я думаю, вам должно быть интересно, что думает о вас хотя бы вот такой эрзац-европеец, как я.
– Конечно. Извините. Вы сказали - но...
– Да, я сказал - но... Продолжаю... Но чистые идеи надо проводить и честными людьми. Когда ваши войска пришли и освободили нас, - здесь было ликование, - и он широким жестом обвел степь вокруг, над которой мерно журчала немецкая "стрекоза"-разведчик, - всеобщее ликование. Каждый радовался по-своему. Но радовались все...
– Почти все, - поправил я его.
– Да. Кроме будущих фашистов. Вам все это должно быть понятно...
– Конечно. Итак, каждый ликовал по-своему...
– усилил я иронию, все вызывая его на откровенность.
– Да, одни - потому, что наконец Украина воссоединилась. Об этом мечтали и Франко, и Стефаник, и Кобылянская, и Коцюбинский. Многие наши лучшие люди. Это понятно и близко миллионам крестьян, столетия жившим то под австрийским цесарем, то под Шмиглой... Так звали наши мужики польского Рыдз-Смиглы...
– Другие?
– подтолкнул я его вопросом.
– А другие ликовали,
– А можно будет в Москву?
– Совершенно верно...
– Третьи?
– Третьи потому, что они русские, русины, украинцы. И не зная, что принесет им завтрашний день: под игом - говорили одни, под солнцем говорили другие...
– И все-таки?..
– Все-таки все верили, что этот день - день будущего, а не вчерашнего.
– Ну, а вы? Вы как?
– поставил я ему вопрос в лоб.
– Я не выражал восторгов. Не носил цветов. Я думал. И понял, что я ждал этого дня всю жизнь. Пришло лучшее, прекрасное, о чем я не смел говорить даже любимым ученикам. Я сел за труды Ленина и Сталина. Я читал Конституцию и восторгался... А затем... Затем Наробраз прислал нового директора школы, она только что окончила педтехникум. Она приходила на мои уроки и пренебрежительно глядела на меня. Я вкладывал душу в свое дело... А затем говорила своей подруге, но так, чтобы я слышал: "Недорезанный буржуй"... Это я - недорезанный буржуй...
– Это была дура и невежда...
– Благодарю вас. Я знаю. Но она была не одна.
– Вы не ошибаетесь?
– Нет. Может быть, я ошибаюсь в арифметике. Я - профессор литературы. Но разве вы не поняли, что мы тоже стали советскими гражданами. Не все - согласен. Но многие верили в это, хотели этого, стремились к этому. Вы думаете, я книги и Конституцию читал на виду у всех? Я не хотел, чтобы меня заподозрили в заигрывании с новым строем. Я читал их, как читают стихи, поэму. Может быть, это сентиментально. Но надо считаться с людьми, такими, какие они есть. Не в лаковых же сапожках вы строили социализм? И сейчас вам строить его вместе с нами. Хотя мы и... недорезанные буржуи.
Я смотрел на этого человека и думал: вот безусловно заблуждающийся человек. Но как дать ему понять, как объяснить ему, что во имя одной большой справедливости часто надо закрывать глаза на мелкие несправедливости?
– Сначала надо выгнать немца...
– сказал я ему после паузы.
– А потом исправим и мелкие промахи.
Он молча взглянул на меня испытующими глазами и так же молча показал на шапку в газете...
– Немцы заняли Рим! Значит, не за горами тот день, когда вы займете Берлин?
– Социализм строить нам с вами, а занимать Берлин - без вас? съязвил я.
– Ну, ладно, не обижайтесь. Но верите ли вы в это?
– Если бы не верил, я не был бы лесником в этом краю. Мы, многие из нас, готовы были в те дни поклониться вашему грубошерстному костюму... как власянице апостола! И вдруг мы с удивлением видели погоню некоторых, и в том числе моей директрисы, за гнилым лодзинским товаром, залежавшимся в подвалах Львова, и недоумевали, не зная, как это понять...
"Ах, вот что у тебя ноет!" - подумал я про себя.
– Ну, это уж не такая сложная психологическая язва. Не страшнее насморка.