Люди с чистой совестью
Шрифт:
– Ну и что? Какая птица? Говорите спокойнее.
– Нет, вы знаете, куда она ехала?
– Она же вам сразу сказала: во Львов.
– Это я хорошо понял - во Львов. Но почему во Львов из Днепропетровска нужно ехать через Ровно? А? Почему бы такая топография? Не знаете? А вот теперь попробуйте мне сказать, что доктор Циммер - плохой переводчик или плохой разведчик. Майор Дорман не поехал из Днепропетровска во Львов через Каменец-Подольский и Тернополь, потому что там полно партизан. Это она мне, доктору Циммеру, говорит,
Я сказал, что мне все это не так уж нравится.
– Ну и что же дальше?
– А дальше то, что на мой вопрос, каких партизан она знает под Винницей, - что, вы думаете, она мне ответила?..
– Ну, кто под Винницей?
– "Под Винницай партизанен Кальпак". А когда я спросил ее: кто же вокруг Проскурова?
– она ответила: "Тоже партизанен Кальпак", и что бы я ни спросил, какие города ни называл бы - Волочиск, Тернополь, Бучач, Злочев - всюду ей и ее майору чудится "Кальпак".
– Чудился, доктор, - поправил я Циммера.
– Верно, верно...
– А как же вы все это выпытали?
Доктор улыбнулся.
– Эта женщина... настоящая немка. Она, как кошка. Кто ее по шерстке погладит, тому она и мурлычет.
– А больше она ничего не знает?
– Нет. Больше ничего. Она знает только... и просит, чтобы ей дали время сделать...
– доктор Циммер заулыбался и прикрыл нос двумя пальцами, - сделать туалет.
Значит, от Львова до Проскурова широким "фронтом" проходили наши группы. Измученные, израненные, без патронов, они наводили страх на немцев. Это шорох тысяч ног наших колонн и колоннок, скатившихся с гор, разносился от Днепропетровска до Львова.
Может быть, и не сразу, но через несколько минут я подумал: "Шуму от выхода нашего из Карпат было больше, чем серьезного, продуманного партизанского дела. Но наша ли в том вина? Мы - подвижные части партизанского движения. Мы выполнили свой долг. А вот партизанская пехота, закрепляющая успех... если бы она подошла! Тогда то, что было только отражением в трусливых мозгах фашистов от нашего похода, стало бы реальностью".
И, уже попав на верную колею допроса, мы вместе с доктором Циммером беседовали с немкой... Уверившись в наших "благих намерениях" (она так и сказала: "я вижу у вас благие намерения", - шепнул мне лукаво Циммер), немка болтала без умолку. А я задумчиво листал толстую тетрадь - дневник майора Дормана. Чем-то необычным казался мне он... Некоторые страницы были сплошь исписаны под одной датой. Между датами пропуски иногда по нескольку месяцев.
– Нет, определенно это был мыслящий немец, - сказал я Циммеру.
– Одну минутку, товарищ командир, - ответил Циммер, галантно разговаривавший с немкой.
И хотя я не мог понять и половины написанного, все же видел, здесь записывались мысли, а не велся скрупулезный учет кур, индюшек, сел, деревень, городов, рек, гор...
– Бросьте немку к черту.
– Не шутите так, командир...
– Я не шучу... Познакомьте меня лучше вот с этим манускриптом...
Циммер минуты три читал про себя, затем, откашлявшись, перевел по-русски почти без ошибок.
3.10.41 г.
"Мы перед Харьковом. Наступление задержано. Это
поразительно. Русская оборона усиливается, а разрушенные
дороги лишают нас возможности массировать новые силы".
– Дальше. Дальше. Вот здесь, пожалуйста...
5.11.41 г.
"Мы в Чугуеве. Дальше мы не можем идти. Дожди сделали
дороги непроходимыми. Восточное Чугуева - бездорожье.
Русские ушли, оставив ничтожный по численности, но упорный
арьергард. Наш главный враг - громадные пространства без
дорог. Наши полки перед стенами Москвы".
– Напрасно он валит все на дороги... А, впрочем, надо же на что-то ссылаться. Все они "завоеватели" так: чуть споткнулся - дорога виновата...
– Ага, вот уже и про нас...
– с гордостью говорит Циммер.
"В Харьковской области русские установили очень много
адских машин, которые взрываются в определенное время.
Значительное число их было отрыто нашими инженерами. Часть
их была выдана перебежавшими к нам саботажниками. Многие из
них погибли при удалении мин".
– Туда им и дорога...
– Продолжайте, доктор...
– Сейчас... так... вот есть интересное...
10.11.43 г.
"Русские в Харькове. Самолеты над Германией. Становится
скверно на душе. Есть желание с горя пить, и мы пьем. А
теперь, когда мы отступаем, встречаем только вражду".
– Что посеешь - то и пожнешь. Дальше...
"Вражда это не так важно, но хуже то, что против наших
арьергардов действуют партизаны из тех... которые в 1941 г.
свободно жили и повсюду ходили. Они применяют самые жестокие
средства, как зубами перегрызают наши внутренние связи. Мы
не можем ни выехать, ни подъехать по железной дороге.
Узловые станции Ковель и Ровно парализованы с августа. В
разгар нашего наступления и потом, в печальные дни нашего
отступления, в северной части Украины поезда не ходили
нормально и часто подвергались крушению. А теперь я должен
сидеть в жалкой избе и заботиться об охране железнодорожной
линии. Музыка играет, и я в настроении писать и писать.
Становится страшно обозревать местность, когда едешь.
Повсюду остатки разрушенных поездов. Ни одного дня в моем
районе без железнодорожных катастроф. Русские партизаны
устанавливают адские мины, которые мы отказались удалять и
которые должны взорваться. И часто приходится самим взрывать
рельсы, где только подозреваем мины. Некоторое время в