Люди сороковых годов

Писемский Алексей Феофилактович

– А вы будете любить меня за это?
– спросил ее Вихров нежным голосом.

– Буду всей душой!
– воскликнула Мари.
– Буду тебя любить больше мужа, больше детей моих.

Павел взял ее руку и страстно целовал ее.

Мари поняла наконец, что слишком далеко зашла, отняла руку, утерла слезы, и старалась принять более спокойный вид, и взяла только с Вихрова слово, чтоб он обедал у них и провел с нею весь день. Павел согласился. Когда самому Эйсмонду за обедом сказали, какой проступок учинил

Вихров и какое ему последовало за это наказание, он пожал плечами, сделал двусмысленную мину и только, кажется, из боязни жены не заметил, что так и следовало.

Вечером у них собралось довольно большое общество, и все больше старые военные генералы, за исключением одного только молодого капитана, который тем не менее, однако, больше всех говорил и явно приготовлялся владеть всей беседой. Речь зашла о деле Петрашевского, составлявшем тогда предмет разговора всего петербургского общества. Молодой капитан по этому поводу стал высказывать самые яркие и сильные мысли.

– Мне очень жаль, что их не повесили, очень жаль!
– говорил он каким-то порывистым голосом.

– Ну что же - уж и повесить!
– возражали ему даже старики.

– Непременно повесить-с...
– говорил капитан, бледнея даже в лице, они вредней декабристов-с!.. Те вышли на площадь с оружием в руках и требовали там каких-то перемен; но безнравственности они не проповедывали-с!.. А господа петрашевцы отвергали религию, брак, собственность!.. Те разбойники, а это злоумышленные писатели; а припомните басню, кто больше был в аду наказан [94] : разбойник ли, убивавший на дороге, или злоумышленный писатель?

– Это-то так, конечно, что так!
– соглашались с ним старики.

– Или теперь это письмо господина Белинского ходит по рукам, продолжал капитан тем же нервным голосом, - это, по-моему, возмутительная вещь: он пишет-с, что католическое духовенство было когда-то и чем-то, а наше никогда и ничем, и что Петр Великий понял, что единственное спасение для русских - это перестать быть русскими. Как хотите, господа, этими словами он ударил по лицу всех нас и всю нашу историю.

– Еще как и ударил-то, - подхватил и Эйсмонд.

– Далее потом-с, - продолжал капитан, - объясняет, что в России произошло филантропическое заменение однохвостного кнута треххвостною плетью, - как будто бы у нас только и делают, что казнят и наказывают.

– Да-с, у нас только и делают, что казнят и наказывают!
– вмешался вдруг в разговор, весь вспыхнув, Вихров.

– Кого ж это наказывают?
– спросил его спокойно и с заметно малым уважением капитан.

– Меня-с!.. Смею вам представить себя в пример, - произнес тем же раздраженным тоном Вихров.

– Вероятно, есть за что, - заметил ему опять спокойно капитан.

– А за

то только, что я осмелился печатно сказать, что у нас иногда пьяные помещики бьют своих жен.

– Это совершенно не ваше дело!
– сказал ему с усмешкой капитан.

– Как не мое дело?
– возразил опешенный этим замечанием Вихров.

– Дело правительства и законодателей улучшать и исправлять нравы, а никак не частных людей!
– продолжал капитан.

– Нравы всегда и всюду исправляла литература, а не законодатели! сказала ему Мари.

– И нигде нисколько не исправила, а развратила во многих случаях, объяснил ей капитан.

Вихров хотел было возразить ему, но Мари толкнула его ногой и даже шепнула ему:

– Оставь этого господина!

– Что же он, шпион?
– спросил ее в свою очередь Вихров.

– Хуже того, фанатик!
– сказала Мари.

Капитан между тем обратился к старикам, считая как бы унизительным для себя разговаривать долее с Вихровым, которому тоже очень уж сделалось тяжело оставаться в подобном обществе. Он взялся за шляпу и начал прощаться с Мари. Та, кажется, поняла его и не удерживала.

– Христос с тобой!
– сказала она ему ласковым голосом.
– Завтра еще заедешь?

– Непременно заеду, - отвечал Вихров и, раскланявшись с прочими, ушел.

Подходя к своей гостинице, он еще издали заметил какую-то весьма подозрительной наружности, стоящую около подъезда, тележку парой, а потом, когда он вошел в свой номер, то увидал там стоящего жандарма с сумкой через плечо. Сомненья его сейчас же все разрешились.

– Ты за мной?
– спросил он солдата.

– За вами, ваше высокоблагородие.

– А мне нельзя еще пробыть здесь, проститься кое с кем?

– Никак нельзя того, ваше благородие, - отвечал солдат.

Вихров велел Ивану своему укладывать свои вещи и объявил ему, что они сейчас же поедут.

Иван, как только еще увидел солдата, так уж обмер, а теперь, когда барин сказал ему, что солдат этот повезет их куда-то, то у него зубы даже застучали от страха.

– Дядинька, ты куда нас повезешь?.. В Сибирь, что ли?
– спрашивал он почти плачущим и прерывающимся голосом солдата.

– Нет, не в Сибирь, - отвечал тот, ухмыляясь.

Вихров между тем написал коротенькую записку к Мари и объявил ей, что заехать ему к ним нельзя, потому что его везут с жандармом.

Часа в два ночи они выехали. Ванька продолжал дрожать в повозке. Он все не мог понять, за что это барина его наказывали.

"Украл, что ли, он что?!" - размышлял он в глупой голове своей.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

I

ПИСЬМО ВИХРОВА К МАРИ