Люди сороковых годов
Шрифт:
– Нет, мне и здесь хорошо!
– отвечал ей Вихров небрежно.
– Но что это такое за пыль?
– прибавил он, взглянув на землю и разгребая ногой довольно толстый слой в самом деле какой-то черной пыли.
– Это вчерашняя мошкара, которая умерла ночью и упала на землю, отвечала ему Юлия с балкона.
В это время ударили к заутрене.
– Одевайтесь скорее и приходите в церковь, - сказал Вихров почти строго Юлии.
– Сейчас, - отвечала та.
В почти совершенно еще темном храме Вихров застал казначея, служившего заутреню, несколько стариков-монахов и старика Захаревского. Вскоре после того пришла и
Юлия, хотя и не столь веселая, как вчера, по-прежнему всю дорогу шла под руку с Вихровым, а Живин шагал за ними, понурив свою голову.
XIX
ОХОТА НА ОЗЕРЕ
Герою моему так понравилась последняя прогулка, что он на другой день написал Живину записку, в которой просил его прибыть к нему и изобресть какой-нибудь еще променаж.
– Да какой променаж, - сказал тот, приехав к нему, - поедем на охоту на озеро; я ружье и собаку с собой захватил.
– Отлично!
– подхватил Вихров, и, не откладывая в дальний ящик, они сейчас же отправились на озеро, взяв с собой только еды и ни капли питья, наняли там у рыбаков лодку и поехали. Озеро, как и в предыдущий день, было гладкое и светлое; друзья наши ехали около самого берега, на песчаном склоне которого бегало множество длинноносых куликов всевозможных пород. Вихров прицелился, выстрелил бекасинником и убил по крайней мере штук десять. Живин, в своих болотных сапогах, влез прямо в грязь и подобрал их. Собака его сидела в лодке с опущенной головой и зажатыми глазами, как бы ожидая, что ее очередь показать себя придет. Вышли, наконец, и на луг. Собака сейчас же пошла туда и сюда сновать, потом вдруг остановилась и как бы замерла. Живин махнул рукой Вихрову, чтобы тот тише и осторожнее себя держал, встал сзади собаки, вытянул ружье, скомандовал что-то своему псу; тот слегка пролаял, и из травы выпорхнула какая-то сероватая масса. Живин поспешно выстрелил, масса мгновенно упала и скрылась в траву. Оказалось потом, что это была маленькая и крошечная птичка - бекас; перепачканная в своей собственной крови, она еще трепетала. Вихров невольно отвернулся от нее, потом, впрочем, он и сам убил несколько бекасов. Живин был в полном увлечении; он, кажется, не чувствовал ни усталости, ни голода, ни жажды; но герой мой, хоть и сознавал, что он телом стал здоровее и душою покойнее, однако все-таки устал, и ему есть захотелось. Было уже около трех часов пополудни.
– Где же мы привал наш будем иметь?
– спросил он приятеля.
– А вот тут сейчас, недалеко, - отвечал тот, а между тем они прошли после того по крайней мере еще версты две, наконец приблизились к небольшой речке и мостику на ней.
– Вот здесь мы водицы напьемся, закусим и посидим!
– говорил Живин, и все это он сейчас же и исполнил. Черный кусок хлеба и манерка воды показались Вихрову необыкновенно вкусными.
– Вряд ли счастье человека состоит не в воздержании и аскетической жизни, - сказал он, невольно вспомнив Неведомова.
Сердце у него при этом сжалось и замерло.
– Ты знаешь, - обратился он к Живину, внимательным
– А!.. Что же он?
– спросил Живин, который из рассказов Вихрова знал очень твердо всех его знакомых по их именам и душевным даже свойствам и интересовался ими так же, как бы они были и его знакомыми.
– Я писал уже к Марьеновскому, чтобы тот меня уведомил об нем, так как он на два мои последние письма не отвечал, - тот и пишет мне: "Увы! Неведомова нашего нет на свете!" Анна Ивановна, помнишь, что я рассказывал?
– Помню!
– Она померла еще весной. Он об этом узнал, был у нее даже на похоронах, потом готовился уже постричься в большой образ, но пошел с другим монахом купаться и утонул - нечаянно ли или с умыслом, неизвестно; но последнее, кажется, вероятнее, потому что не давал даже себя спасать товарищу.
– По-моему, брат, ужасно глупо топиться!
– заметил Живин.
– Слишком идеален, слишком поэт был; он не мог жить и существовать на свете, - прибавил Вихров.
– А что, Салов где?
– спросил Живин.
– С Саловым ужасная вещь случилась; он там обыгрывал какого-то молодого купчика и научил его, чтобы он фальшивый вексель составил от отца; тот составил. Салов пошел продавать его, а на бирже уж было заявлено об этой фальши, так что их теперь обоих взяли в часть; но, вероятно, как прибавляет Марьеновский, и в острог скоро переведут.
– Туда и дорога!
– произнес с удовольствием Живин.
– Нет, жаль!
– сказал Вихров (он особенно был как-то на этот раз в добром и миротворном расположении духа).
– Малый умный, даровитый, продолжал он, - и тоже в своем роде идеалист.
Живин с удивлением посмотрел на приятеля.
– В чем же идеализм-то его заключался?
– спросил он.
– В том, - отвечал тот, - что он никак не мог понять, что, живя в обществе, надобно подчиняться существующим в нем законам и известным правилам нравственности.
Живин усмехнулся.
– После этого, брат, все мошенники, что у меня сидят в остроге, тоже идеалисты?
– Вероятно!
– подтвердил Вихров.
– Ну, нет, брат, это утопия!
– заключил Живин и встал.
На обратном пути они еще более настреляли дичи. Собака по росе удивительно чутко шла, и на каждом почти шагу она делала стойку. Живин до того стрелял, что у него глаза даже налились кровью от внимательного гляденья вдаль. Проехав снова по озеру на лодке, они у города предположили разойтись.
– Вот кабы мы с тобой не дали еще зароку, - сказал Живин, потирая с удовольствием руки, - ты бы зашел ко мне, выпили бы мы с тобой водочки, велели бы все это изжарить в кастрюле и начали бы кушать.
– Нет, не хочу; никогда и ничего не буду пить, - возразил Вихров.
– И не пей, прах с ним, с этим питьем, - согласился Живин, и затем они расстались.
Вихрова, сам он не мог понять почему, ужасно тянуло уйти скорее домой, так что он, сколько силы только доставало у него, самым поспешным шагом достигнул своего Воздвиженского и прямо прошел в дом.
Там его встретила на этот раз Груня.
– Ах, барин, сколько вы настреляли!
– произнесла она своим молодым голосом и принялась с Вихрова осторожно снимать дичь, которою он кругом почти был весь обвешан, и всякий раз, когда она при этом как-нибудь нечаянно дотрагивалась до него рукой, то краснела.