Люди сороковых годов

Писемский Алексей Феофилактович

Плавин и на это только молча склонил голову.

Вихров, выйдя от него, отправился к Мари. Генерала, к великому своему удовольствию он не застал дома: тот отправился в Английский клуб обедать, и, таким образом, он с Мари все послеобеда пробеседовал с глазу на глаз.

– Ну, что же тебе сказали?
– спросила та его, разумеется, первое же слово.

– Да ничего еще пока не сказали, обещали только справиться.

Ответ этот мало успокоил Мари.

– Я вовсе не злая по натуре женщина, - заговорила она, - но, ей-богу, выхожу из себя, когда слышу, что тут происходит. Вообрази себе, какой-то там один из важных

особ стал обвинять министра народного просвещения, что что-то такое было напечатано. Тот и возражает на это: "Помилуйте, говорит, да это в евангелии сказано!.." Вдруг этот господин говорит: "Так неужели, говорит, вы думаете, что евангелия не следовало бы запретить, если бы оно не было так распространено!"

Вихров покатился со смеху.

– Это уж, я думаю, и выдумано даже, - проговорил он.

– Se non e vero, e ben trovato [165] , - подхватила Мари, - про цензоров опять что рассказывают, поверить невозможно: один из них, например, у одного автора, у которого татарин говорит: "клянусь моим пророком!" - переменил и поставил: "клянусь моим лжепророком!", и вышло, татарин говорит, что он клянется лжепророком!

– Но зачем же он это сделал?
– спросил Вихров, сначала и не поняв.

165

Если это и неверно, то хорошо придумано (итал.).

– А затем, что как же в печати можно сказать, что Магомет - пророк, а надобно, чтобы все, даже мусульмане, в печати говорили, что он лжепророк. Хорошо тоже насчет пророка отличилась эта отвратительная газета "Северная Пчела"; оперу "Пророк" [93] у нас запретили называть этим именем, а назвали "Осада Гента". Вдруг господин Булгарин в одной из своих пошленьких статеек пишет, что в Петербурге давали оперу "Осада Гента", неправильно за границей называемую "Пророком".

– Все это показывает, что заниматься литературой надо и мысль покинуть!
– произнес Вихров.

– Совершенно надо покинуть, какая тут литература!

– Но что же делать, Мари, так жить и ничем не заниматься - со скуки умрешь или сопьешься!

– Читай больше, занимайся музыкой; пройдет же когда-нибудь это время, не все же будет так!

Вихров сидел, понурив голову.

– Останусь я здесь в Петербурге, Мари, и буду ходить к вам каждый вечер, - произнес он.

– Оставайся здесь и ходи к нам, - повторила она. На лице ее как бы в одно и то же время отразилось удовольствие и маленький страх.

– И будем мы с вами в карты играть!

– И будем в карты играть; я очень рада не слышать разговора разных господ, которые являются к моему супругу и ужас что говорят!

– Так так и сделаем!
– сказал Вихров, вставая и целуя у Мари руку.

– Сделаем! Сделаем!
– говорила она ему опять как бы несколько нерешительным тоном.

XXI

УЧАСТЬ РЕШЕНА

Вихров с нетерпением ожидал часа обеда Абреева, чтобы поскорее узнать от него о предназначенной ему участи. Он в продолжение длинно тянущегося дня заходил к Мари, сидел у ней по крайней мере часа три, гулял по Невскому, заходил в Казанский собор. Наконец приблизились вожделенные пять часов. Вихров

зашел к себе в номер, переоделся во фрак и отправился к Абрееву. Тот по-прежнему принял его в кабинете, но оказалось, что полковник обедает не в пять, а в шесть часов, и таким образом до обеда оставался еще добрый час.

– Все узнал об вас, - встретил Абреев такими словами Вихрова.

– А именно-с?
– спросил Павел; голос у него при этом немного дрожал.

– Прежде всего - вы желали знать, - начал Абреев, - за что вы обвиняетесь... Обвиняетесь вы, во-первых, за вашу повесть, которая, кажется, называется: "Да не осудите!" - так как в ней вы хотели огласить и распространить учения Запада, низвергнувшие в настоящее время весь государственный порядок Франции; во-вторых, за ваш рассказ, в котором вы идете против существующего и правительством признаваемого крепостного права, - вот все обвинения, на вас взводимые; справедливы ли они или нет, я не знаю.

По тону голоса и по манере, с которою Абреев говорил, видно было, что он немножко подсмеивался над этим.

– Может быть, это отчасти справедливо, - ответил Вихров.

– Наказания вам за таковые ваши преступления, - продолжал Абреев тем же тоном, - положены нижеследующие: вас назначено отправить в одну из губерний с определением вас на службу и с воспрещением вам въезда в обе столицы.

– Как с определением на службу?
– спросил Вихров, испугавшись более всего последнего наказания.

– С определением на службу, - повторил Абреев.

– Да как же, разве можно насильно определить человека на службу?

– Отчего же нельзя?

– Оттого, что он ничего не будет делать или будет делать дурно, затем только, чтоб его выгнали опять из службы.

– Нет, его не выгонят, но если будет ничего не делать или дурно делать, его будут наказывать.

– Каким же образом наказывать?

– Сначала будут ему делать замечания, выговоры, станут сажать его под арест и, наконец, если это не поможет, сменят на низшую должность, предадут суду.

– Все это, выходит, далеко не шутка!
– проговорил Вихров.

– Далеко не шутка!
– повторил и Абреев.
– Мой совет, mon cher, вам теперь покориться вашей участи, ехать, куда вас пошлют; заслужить, если это возможно будет, благорасположение губернатора, который пусть хоть раз в своем отчете упомянет, что вы от ваших заблуждений совершенно отказались и что примерным усердием к службе стараетесь загладить вашу вину.

При этих словах Вихров даже смутился.

– Полковник! Если я стану об этом хлопотать, то это будет подлость с моей стороны; я никогда не переменю моих убеждений.

– Что ж, вы этих господ стойкостью и благородством вашего характера хотите удивить и поразить; вас только сочтут закоренелым и никогда поэтому не простят; но когда об вас будет благоприятная рекомендация губернатора, мы употребим здесь все пружины, и, может быть, нам удастся извлечь вас снова на божий свет.

– А других средств вы не находите?

– Совершенно не нахожу.

– А если я напишу к государю письмо и объясню, что я неспособен служить?

– Тут о вашей способности или неспособности к службе никто и не заботится, но вы обязаны служить: как сосланный в Енисейскую губернию должен жить в Енисейской губернии, или сосланный на каторгу должен работать на каторге, - хотя, может быть, они и неспособны на то.