Люди сороковых годов
Шрифт:
Через несколько минут Вихров увидал, что они вдвоем поставили гроб на старую тележонку, запрягли в нее лошадь, и потом старикашка-отец что есть духу погнал с ним в село.
VII
УБИЙЦА
Тем же днем Вихров начал и следствие. Прежние понятые, чтобы их не спросили другой раз, разбежались. Он позвал других и пригласил священника для привода их к присяге. Священник пришел в ужасно измятой, но новой рясе и с головой, для франтовства
– Внушите им, батюшка, чтобы они говорили правду, и потрудитесь их привести к присяге!
– проговорил Вихров.
Священник разложил на столе евангелие, надел епитрахиль и начал каким-то неестественным голосом:
– Вы теперь должны показывать правду, потому что, ежели покажете неправду, то будете наказаны и лишены навеки царствия небесного, а ежели покажете правду, то бог вас наградит, и должны вы показать, не утаивая, потому что утаить, все равно, что и солгать! Ну, сложите теперь крестом персты ваши и поднимите ваши руки!
Мужики неуклюже сложили руки крестом и подняли их.
– Говорите за мной!
– произнес священник и зачитал: - "Обещаюсь и клянусь!"
Мужики что-то такое бормотали за ним.
– Ну, целуйте теперь евангелие!
Мужики все перецеловали евангелие.
Священник снял епитрахиль, завернул в ней евангелие и хотел было уйти.
– Посидите, батюшка, побудьте при следствии; я один тут, - остановил его Вихров.
– Хорошо-с, - отвечал священник и сел на лавку.
Вихров начал сразу спрашивать всех крестьян.
– Скажите, пожалуйста, как же Парфен Ермолаев жил с женою - дурно или хорошо?
– Да что, ваше высокоблагородие, - вызвался один из мужиков, самой обыкновенной наружности и охотник только, как видно, поговорить, - сказать тоже надо правду: по слухам, согласья промеж их большого не было.
– Но не видали ли вы, чтобы он бил ее, ругал?
– Это где же видать!
– произнес как бы с некоторою печалью мужик с обыкновенною физиогномией.
– Я, судырь, видел, - отозвался вдруг один старик, стоявший сзади всех, и при этом даже вышел несколько вперед.
– Что же ты видел, дедушка?
– спросил его Вихров.
– Видел я, судырь, то: иду я раз, так, примерно сказать, мимо колодца нашего, а он ее и бьет тут... отнял от бадьи веревку-то, да с железом-то веревкою-то этою и бьет ее; я даже скрикнул на него: "Что, я говорю, ты, пес эдакий, делаешь!", а он и меня лаять начал... Вздорный мальчишка, скверный, не потаю, батюшка.
– Зачем таить!
– заметил ему священник.
– Не потаю; ты же вот говорил, что за правду бог наградит, а за ложь накажет.
– А вы никто другие не видали, чтобы он ее бил?
– спросил Вихров прочих
– Мы не видали, а что они несогласно жили, это слыхали, - отвечали все они единогласно.
– Да из чьего роду-то она шла?
– спросил священник.
– Да Марьи, судырь, вдовы дочка, изволите знать, - отвечал ему тот же старик.
– Из дому-то она небогатого шла; от этого, чай, и согласья-то у них не было, - проговорил священник, запуская руку в карман подрясника и вынимая оттуда новый бумажный платок носовой, тоже, как видно, взятый для франтовства.
Вихров посмотрел на него вопросительно.
– Они все ведь, - продолжал священник, - коли тесть и теща небогаты, к которым можно им в гости ездить и праздновать, так не очень жен-то уважают, и поколачивают.
– Это точно что: есть это, есть!..
– подтвердил и старик.
– А тут уж что-то и особенное маленько было, - прибавил он, внушительно мотнув головой.
– Что же особенное было?
– Что особенное? Все вон она знают!.. Что они молчат!
– проговорил старик, указывая на прочих мужиков.
– Что же, братцы, говорите, - отнесся к ним Вихров.
– Что, ваше высокородие, пустое он только болтает, - ответил мужик с обыкновенной наружностью.
– Нет, не пустое, не пустое!
– отозвался досадливо старик.
– Да что такое, говорите!
– прикрикнул уже Вихров.
– Да болтают, ваше высокородие, - отвечал мужик с обыкновенной наружностью, - что у них работница есть и что будто бы она там научила Парфенку это сделать.
– Были слухи об этом, были, - подтвердил и священник.
– Да ведь это, батюшка, мало ли что: не то что про какую-нибудь девку, а и про священника, пожалуй, наболтают невесть чего, - возразил мужик с обыкновенной наружностью: он, видно, был рыцарских чувств и не любил женщин давать в обиду.
– Что рассказывать-то, сам парень-то болтал пьяный в кабаке о том, подхватил старик.
– Ну, мы это там увидим; расследую, - сказал ему Вихров.
– Позовите ко мне Парфена Ермолаева.
Ему скорее хотелось посмотреть и поговорить с самим убийцей, в преступлении которого он более уже не сомневался.
Парня ввел сотский.
– Сделайте, батюшка, предварительное ему наставление.
Священник встал, утерся своим бумажным платком и начал снова каким-то неестественным голосом:
– Ты, братец, должен покаяться, и если совершил этот грех, то ты тем только душу свою облегчишь, а хоть и будешь запираться, то никак тем казни не избегнешь ни в сей жизни, ни в будущей.
– Я знать ничего не знаю, ваше благословение, - проговорил малый.
– Опять тебе повторяю: начальство все уж знает про тебя, а потому покайся лучше, и тебя, может быть, за то помилуют.