Люди сороковых годов
Шрифт:
Вихров, разумеется, очень хорошо понимал, что со стороны высокого мужика было одно только запирательство; но как его было уличить: преступник сам от своих слов отказывался, из соседей никто против богача ничего не покажет, чиновники тоже не признаются, что брали от него взятки; а потому с сокрушенным сердцем Вихров отпустил его, девку-работницу сдал на поруки хозяевам дома, а Парфена велел сотскому и земскому свезти в уездный город, в острог. Парфен и родные его, кажется, привыкли уже к этой мысли; он, со своей стороны, довольно равнодушно оделся в старый свой кафтан, а новый взял в руки; те довольно равнодушно простились с ним, и одна
– Сиди, друг любезный, покойно; свезем мы тебя с почетом, - говорил он, садясь сбоку его.
– Ноги-то уж больно затянули!
– жаловался Парфен.
– Ничего, друг любезный, привыкай; приведется еще железные крендельки носить на них!
– утешил его земский.
VIII
АРЕСТАНТЫ И АРЕСТАНТКИ
По возвращении Вихрова снова в уездный город, к нему сейчас же явился исправник, под тем будто бы предлогом, чтобы доставить ему два предписания губернатора, присланные на имя Вихрова.
– А вы в Вытегре изволили открыть, что эту женщину муж убил?
– спросил он как бы к слову.
– Открыл!
– отвечал Вихров.
– Удивительное дело!
– произнес исправник, вскинув к небу свои довольно красивые глаза.
– Вот уж по пословице - не знаешь, где упадешь! Целую неделю я там бился, ничего не мог открыть!
Вихров молчал. Ему противно даже было слушать этого господина, который с виду был такой джентльмен, так изящно и благородно держал себя, имел такие аристократические руки и одет был почти столичным франтом.
– Вы где прежде служили?
– спросил он его.
– Прежде в военной-с. Был адъютантом и казначеем полковым и все вот это, женившись по страсти, променял на кляузную должность исправника.
– Но зато здесь повыгодней!
– произнес не без иронии Вихров.
– Бог с ней - с этой выгодой, - отвечал исправник, не зная, как и понять эти слова.
Вихров затем принялся читать бумаги от губернатора: одною из них ему предписывалось произвести дознание о буйствах и грубостях, учиненных арестантами местного острога смотрителю, а другою - поручалось отправиться в село Учню и сломать там раскольничью моленную. Вихров на первых порах и не понял - какого роду было последнее поручение.
– А скажите, пожалуйста, далеко ли отсюда село Учня?
– спросил он исправника.
– Верст сорок, - отвечал тот.
– Мне завтра надо будет ехать туда, - продолжал Вихров.
– В таком уж случае, - начал исправник несколько, меланхолическим голосом, - позвольте мне предложить вам экипаж мой; почтовые лошади вас туда не повезут, потому что тракт этот торговый.
– Но я возьму обывательских, - возразил Вихров.
Исправник на это грустно усмехнулся.
– Здесь об обывательских лошадях и помину нет; мои лошади такие же казенные.
– Но мне все-таки совестно, - сказал Вихров, - позвольте, по крайней мере, мне следующие с меня прогоны отдать вашему кучеру.
– Это как вам угодно будет, - отвечал с покорностью исправник и, посеменя после того немного перед Вихровым ногами, сказал негромким голосом:
– Я, вероятно,
– Вероятно!
– отвечал тот ему откровенно.
– Но за что же?.. За что?
– произнес исправник вкрадчивым уже тоном. Irren ist menschlich! [168]– прибавил он даже по-немецки.
168
Людям свойственно заблуждаться! (нем.).
– В службе и за irren наказывают, - отвечал ему Вихров.
– Конечно-с!
– согласился исправник и, поняв, как видно, что с этим молокососом ему разговаривать было больше нечего, раскланялся и ушел.
Оставшись один, герой мой предался печальным размышлениям об этом мерзейшем внешнем русском образовании, которое только дает человеку лоск сверху, а внутри, в душе у него оставляет готовность на всякую гнусность и безобразие, - и вместе с тем он послал сказать смотрителю, что приедет сейчас в острог произвести дознание о происшедших там беспорядках. Острог помещался на самом конце города в частном доме и отличался от прочих зданий только тем, что имел около себя будку с солдатом и все окна его были с железными решетками. Когда Вихров подошел к этому дому, перепуганный смотритель, с небритой бородой и в отставном военном вицмундире, дожидался уже его у подъезда. Вихров в первый еще раз входил в какой бы то ни было острог. Прежде всего его обдал страшный смрад, в котором по преимуществу разило запахом кислых щей и махорки.
– А у вас курят арестанты?
– спросил Вихров смотрителя.
– Курят. Никак не могу их отбить от этого, - отвечал смотритель.
Он ввел Вихрова сначала в верхний этаж, в переднюю, в которой даже оказалось огромное зеркало, вделанное в стену и, видимо, некогда предназначенное для того, чтобы приезжие гости поправляли перед ним свой туалет: дом этот принадлежал когда-то богатому купцу, но теперь проторговавшемуся и спившемуся. Далее затем следовало зало с расписными стенами, на которых изображены были беседки, сады, разные гуляющие дамы, к большей части которых арестанты приделали углем усы. Кругом всех стен шли нары, на которых арестанты лежали и сидели. При появлении Вихрова и смотрителя они все вскочили и вытянулись.
– А внизу у вас - женское отделение?
– спросил Вихров, чтобы что-нибудь только спросить смотрителя: вид всех этих людей не то что испугал, но как-то смутил и сконфузил Вихрова.
– Внизу - женское, - отвечал тот, покорно склоняя свою голову.
– Которые же вам из арестантов грубили?
– спросил Вихров, вспомнив, наконец, главную причину своего посещения острога.
– Вот-с эти трое, - отвечал смотритель, показывая на двух довольно молодцеватых арестантов и на третьего - еще молодого малого, но совсем седого.
Вихров обратился к двум первым арестантам:
– За что вы посажены?
– Не знаем, ваше благородие!
– отвечал один из них.
– Как не знаете? Но кто вы такие?
– прибавил Вихров.
– Не знаем, ваше благородие, - отвечал и на это арестант.
– Стало быть, вы - не помнящие родства?
– продолжал Вихров.
– Точно так, ваше благородие!
– отвечал арестант, и на губах его промелькнула, как кажется, легкая насмешка.
– Руки по швам!
– крикнул было Вихров.