Люди сороковых годов
Шрифт:
Что страсти!.. Ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка!
Павел был совершенно убежден, что он разлюбил Фатееву окончательно.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
ЖИТЕЙСКАЯ МУДРОСТЬ МАКАРА ГРИГОРЬЕВА
Павел кончил курс кандидатом и посбирывался ехать к отцу: ему очень хотелось увидеть старика, чтобы покончить возникшие с ним в последнее время неудовольствия; но одно обстоятельство останавливало его в этом случае: в тридцати верстах
В такого рода соображениях и колебаниях прошло около двух месяцев; наконец в одно утро Иван сказал Вихрову, что пришел Макар Григорьев. Павел велел позвать его к себе.
Макар Григорьев вошел.
– Ладно, что застал вас дома, а то думал, что, пожалуй, и не захвачу! сказал он каким-то странным голосом.
– Нет, я дома!
– отвечал Павел и указал старику на стул. Он всегда сажал Макара Григорьева с собой.
Макар Григорьев сел и несколько времени ворочался на стуле, кряхтел и как бы не находил, о чем ему заговорить.
– Домой вот, Макар Григорьевич, в деревню сбираюсь, - начал Павел сам.
– Ну это что же!
– произнес что-то такое Макар Григорьев.
– Есть оттуда оказейка, приехал один человек.
– Какой человек?
– спросил Павел, не совсем понимая, что хочет этим сказать Макар Григорьев.
– Наш человек приехал; папенька ваш не так здоров...
– отвечал Макар Григорьев и потупился.
– Как не так здоров?
– произнес Павел, уже побледнев немного. Вероятно, он очень болен, если прислан нарочный!
– Да!
– отвечал Макар Григорьев каким-то глухим голосом, и в то же время старик не глядел на молодого барина.
– Макар Григорьев, послушай, не томи меня: умер он или жив? воскликнул Павел.
– Что жив... Известно, все под богом ходим.
– Значит, он умер?.. Это я вижу, - сказал Павел прерывающимся голосом.
– Когда он умер?
– прибавил он как-то твердо и желая прямо поставить вопрос.
– Двадцать третьего июля изволил скончаться, - отвечал Макар Григорьев.
– И я его, вероятно, довел до смерти своей последней неприятностью, произнес Павел.
– Ничего не вы, что за вы? Семидесяти лет человек помер, не Енохом [65] же бессмертным ему быть, пора и честь знать!
– Однако это последнее письмо, которое я ему послал, я думаю, его не порадовало.
– Я не посылал этого письма, - ответил Макар Григорьев.
– Как не посылал?
– воскликнул Павел уже радостно.
– Так, не посылал: что из-за вздору ссориться!.. Написал только ему, что вы очень поиспужались и писать ему не смеете.
– О, благодарю тебя!
– воскликнул Павел и, вскочив, обнял и поцеловал Макара Григорьева.
– Приказчик ваш оттуда приехал, Кирьян; бумаги вам разные привез оттуда.
– Бог с ними, ничего этого я видеть не хочу; батюшка, милый мой, бесценный! Я никогда тебя уже больше не увижу!
– говорил с слезами на глазах Павел, всплескивая горестно руками.
Макар Григорьев слушал его молча; на его маленьких и заплывших глазах тоже появились как будто бы слезы.
–
Павел между тем глядел в угол и в воображении своем представлял, что, вероятно, в их длинной зале расставлен был стол, и труп отца, бледный и похолоделый, положен был на него, а теперь отец уже лежит в земле сырой, холодной, темной!.. А что если он в своем одночасье не умер еще совершенно и ожил в гробу? У Павла сердце замерло, волосы стали дыбом при этой мысли. Он прежде всего и как можно скорее хотел почтить память отца каким-нибудь серьезно добрым делом.
– Макар Григорьев, - начал он, - я хочу всех вас предварительно заложить в опекунский совет, а потом отпущу на волю!
– Как на волю, пошто?
– спросил тот.
– А по то, чтобы вы не были крепостными; пока я жив, то, конечно, употреблю все старание, чтобы вам было хорошо, но я умру, и вы достанетесь черт знает кому, и тот, будущий мой наследник, в дугу вас, пожалуй, начнет гнуть!
– Что пустяки какие, - умрете, да в дугу кто-то начнет гнуть. Все вы вздор какой-то говорите. Позовите лучше Кирьяна к себе и примите от него бумаги; я его нарочно привел с собой!
– Ну, позови!
Кирьян вошел. Это уж был теперь совсем седой старик. Он подошел прямо к руке барина, и, как тот ни сопротивлялся, Кирьян притянул к себе руку его и поцеловал ее.
– Что, Кирьян, лишились мы с тобой нашего благодетеля, - начал Павел с навернувшимися опять слезами на глазах.
– Да, батюшка, несчастье какое божеское постигло нас, - отвечал Кирьян, покачивая своей головой и как бы кокетничая своею печалью.
Макар Григорьев, как мы знаем, не прилюбливал полковника, но все-таки видно было, что он искреннее сожалел об его смерти, чем плутоватый Кирьян.
– Как же и в какой именно час дня отец помер?
– спросил Павел.
– Двадцать третьего числа-с, - отвечал Кирьян, - во время обеденного стола; гостья у них-с была, старушка Катерина Гавриловна Плавина... и все про сына ему рассказывала, который видеться, что ли, с вами изволил?
– Да, виделся, - отвечал Павел скороговоркой.
– Она об этом ему рассказывала, - он слушать изволил ее, и жареное уж кушать начал, вдруг покатился со стула и жизнь покончил, и салат еще в губках остался; у мертвого уже у него вынимали из ротику.
– Но отчего же все это с ним случилось? Был он перед этим болен, расстроен чем?
– Ничего не было того-с, - отвечал Кирьян.
– Конечно, мы сами мало в этом понимаем, но господа тут на похоронах разговаривали: ножки ведь у них от ран изволили болеть, и сколько они тоже лечили эту болезнь, почесть я каждую неделю в город за лекарством для них от этого ездил!.. Все ничего, никакой помощи не было, но старушонка-лекарка полечила их последнее время, только и всего, - раны эти самые киноварью подкурила, так сразу и затянуло все... Ну, и господа так говорили: раны закрылись, в голову и ударило, вред от этого после вышел!