Люди сороковых годов
Шрифт:
– Это почему?
– спросил Вихров, не зная еще, что, собственно, генерал разумеет под выгодой.
– Да потому, что если взять того же батарейного командира, конечно, он получает довольно... но ведь он всех офицеров в батарее содержит на свой счет: они у него и пьют и едят, только не ночуют, - в кармане-то в итоге ничего и не осталось.
Этими словами Эйсмонд просто возмутил Вихрова. "Сам ворует, а с другими и поделиться не хочет!" - подумал он.
– А что же, в армейских полках разве выгоднее быть командиром?
– сказал
– Там выгодней гораздо!
– подхватил тот.
– Там полковой командир тысяч двадцать пять, тысяч тридцать получает в год, потому там этого нет: офицеры все вразброд стоят.
– Но вы сами согласитесь, - заметил Вихров, - что эти тридцать тысяч те же взятки!
– Какие же взятки?
– воскликнул генерал.
– Нет-с, совсем нет-с! Это хозяйственная экономия - это так!.. Вы знаете что, - продолжал Эйсмонд несколько уже даже таинственно, - один полковой командир показал в отчете в экономии пять тысяч... его представили за это к награде... только отчет возвращается... смотрят: представление к награде зачеркнуто, а на полях написано: "Дурак!".
– Это уж немножко странно, - сказал Вихров.
– Нет-с, не странно!
– возразил генерал.
– Вы согласитесь, что полковой командир может и сэкономить, может и не сэкономить - это в его воле; а между тем, извольте видеть, что выходит: он будет сдавать полк, он не знает еще, сколько с него будущий командир потребует, - что же, ему свои, что ли, деньги в этом случае прикладывать; да иногда их и нет у него... Потом-с вдруг говорят: переменить погончики такие-то. Министр военный говорит: "Нужно отнестись к министру финансов".
– "Не нужно, говорят, пусть полковые командиры сделают это из экономических сумм!" Значит, само начальство знает это.
"Вот, внуши этому человеку, что честно и что нечестно!" - думал Павел, слушая генерала.
Мари наконец кончила свой туалет и пришла к ним. Она заметно оделась с особенной тщательностью, так что генерал даже это заметил и воскликнул:
– Как вы интересны сегодня!
Павел тоже с удовольствием и одобрительно на нее смотрел: у него опять уже сердце забилось столь знакомым ему чувством к Мари.
Вслед за матерью вошел также и сынишка Мари, в щегольской гарнитуровой рубашке и в соломенной шляпе; Мари взяла его за ручонку.
– Пока на стол накрывают, не хотите ли, cousin, прогуляться?
– сказала она Павлу.
Тот этому очень обрадовался; генерал же пошел делать свой туалет: он каждодневно подкрашивался немножко и подрумянивался.
Мари, ребенок и Павел пошли по парку, но прошли они недалеко и уселись на скамеечке. Ребенок стал у ног матери. Павлу и Мари, видимо, хотелось поговорить между собой.
– Я слышала, - начала Мари тихим и неторопливым голосом, - что нынче всю зиму жила здесь Клеопатра Петровна.
– Жила, - отвечал Павел односложно.
– Ты видался с ней часто?
– спрашивала Мари, как бы ничего
– Очень часто, - отвечал Павел.
– Где же она теперь?
– Она теперь уехала к мужу.
– Опять?
– спросила Мари как-то уж насмешливо.
Павел весело и добродушно смотрел на нее.
– Послушайте, кузина, - начал он, - мы столько лет с вами знакомы, и во все это время играем между собой какую-то притворную комедию.
Мари вдруг вся вспыхнула.
– Почему же притворную?
– спросила она.
– Притворную! Прикажете разъяснить вам это?
– Разъясните!
– сказала Мари и потупилась, а вместе с тем с губ ее не сходила немножко лукавая улыбка.
– Во-первых, бывши мальчиком, я был в вас страстно влюблен, безумно, но никогда вам об этом не говорил; вы тоже очень хорошо это видели, но мне тоже никогда ничего об этом не сказали!
Мари слушала его, и Вихров только видел, что у ней уши даже при этом покраснели.
– Теперь та же самая комедия начинается, - продолжал он, - вам хочется спросить меня о Клеопатре Петровне и о том, что у меня с ней происходило, а вы меня спрашиваете, как о какой-нибудь Матрене Карповне; спрашивайте лучше прямо, как и что вам угодно знать по сему предмету?
– И ты скажешь мне откровенно?
– спросила Мари, взмахнув на него свои голубые глаза.
– Все откровенно скажу, - отвечал Павел искренно.
– Что же ты, влюблен в нее очень?
– То есть я любил ее очень.
– А теперь - что же?
– Теперь - не знаю.
– Как не знаешь?
– спросила Мари.
– Так, не знаю: перед отъездом ее в деревню я очень к ней охладел, но, когда она уехала, мне по ней грустно сделалось.
– Что тебе мешает? Поезжай сам за ней в деревню!..
– И на лице Мари, как легкое облако, промелькнула тень печали; Павел и это видел.
– В деревню я не поеду, потому что это может рассердить и огорчить ее мужа.
– Муж ее, я слышала, скоро умрет, и ты можешь сейчас же жениться на ней.
– Нет, я не женюсь на ней, - возразил Павел.
– Отчего же?
– спросила Мари как бы с удивлением.
– Во-первых, оттого, что она старше меня годами, а потом - мы с ней совершенно разных понятий и убеждений.
– О, она, разумеется, постарается подражать всем твоим понятиям и убеждениям.
– Не думаю...
– произнес протяжно Павел.
Разговор на несколько времени приостановился; Павел, видимо, собирался с мыслями и с некоторою смелостью возобновить его.
– Вот видите-с, - начал, наконец, он, - я был с вами совершенно откровенен, будьте же и вы со мной откровенны.
– Да в чем же мне с тобой быть откровенной?
– спросила Мари, как будто бы ей, в самом деле, решительно нечего было скрывать от Павла.
– А в том, например, что неужели вы никогда и никого не любили, кроме вашего мужа?
– проговорил Вихров неторопливым голосом.