Люди сороковых годов
Шрифт:
В это время они подошли к квартире Вихрова и стали взбираться по довольно красивой лестнице. В зале они увидели парадно накрытый обеденный стол, а у стены - другой столик, с прихотливой закуской. Салов осмотрел все это сейчас же орлиным взглядом. Павел встретил их с немножко бледным лицом, в домашнем щеголеватом сюртуке, с небрежно завязанным галстуком и с волосами, зачесанными назад; все это к нему очень шло.
– Два качества в вас приветствую, - начал Салов, раскланиваясь перед ним, - мецената [68] (и он указал при этом на обеденный стол) и самого автора!
Вихров
Марьеновский с большим удовольствием встретился с Неведомовым: они, как братья, между собой расцеловались. С Саловым Неведомов даже не поклонился: после истории его с Анной Ивановной они уже больше между собой не кланялись и не разговаривали. Петин и Замин тоже были у Вихрова и находились в следующей комнате. Они увидели там книгу с рисунками индейских пагод и их богов, и Петин, вскочив на стул, не преминул сейчас же представить одного длинновязого бога, примкнутого к стене, а Замин его поправлял в этом случае, говоря: "Руки попрямее, а колени повыпуклее!" - и Петин точь-в-точь изобразил индейского бога. Оба эти молодые люди кончили уже курс и оба где-то служили, но на службу совершенно не являлись и все продолжали свои прежние шутки.
Вскоре затем сели за стол. Обед этот Вихрову изготовил старый повар покойной княгини Весневой, который пришел к нему пьяненький, плакал и вспоминал все Еспера Иваныча, и взялся приготовить обед на славу, - и действительно изготовил такой, что Салов, знаток в этом случае, после каждого блюда восклицал совершенно искренно:
– Отлично! Отлично! Как приятно, - продолжал он, удовлетворив первое чувство голода и откидываясь на задок стула, - иметь богатого писателя приятелем: если он напишет какую-нибудь вещь, непременно позовет слушать и накормит за это отличным обедом.
Вихрова это замечание немножко кольнуло, и вообще тон, который на этот раз принял на себя Салов, ему не нравился.
– Вы сами - тоже писатель, а потому и вы должны нам дать обед.
– Я обеды-с даю только тем моим милым господам, которых надеюсь обыграть в карты.
– Ведь вот что досадно!
– воскликнул Вихров, вспыхнув в лице.
– Вы, Салов, гораздо больше говорите про себя дурное, чем делаете его, хоть и делаете оного достаточно.
– Делать дурное, что делаю я, все-таки, полагаю, лучше, чем на рысаках кататься!..
– проговорил Салов и развел руками.
– Кататься на рысаках и любить это, - продолжал Вихров, еще более разгорячаясь, - такое простое и свойственное всем чувство, но циничничать и клеветать на себя есть что-то изломанное, какой-то неправильный выход затаенного самолюбия.
– Все от бедности моей проистекает!
– произнес комически-смиренным тоном Салов, видимо, желая замять этот разговор.
– Я смиряюсь перед ним, потому что думаю у него денег занять!
– шепнул он потом на ухо Марьеновскому; но тот даже не поворотился к нему на это.
После обеда подали кофе; затопили камин. Вихров, еще более побледневший
– Так как-с Павел Михайлыч сам сегодня, собственно, составляет главную пьесу, а я только его прихвостень, а потому не угодно ли позволить так, что я прочту свою вещь сначала, для съезда карет, а потом - он.
– Да, вы наперед прочтите!
– произнес Вихров, которому вдруг стало желаться отдалить чтение.
Салов уселся за средним столом, спросил себе две свечи и бутылку шампанского.
– А вот выгода самому быть писателем: под благовидным предлогом чтения всегда можно спросить себе бутылку шампанского, - проговорил он и начал читать.
В пьесе своей он представлял купеческого сынка, которого один шулер учит светским манерам, а потом приходит к нему сваха, несколько напоминающая гоголевскую сваху. Все это было недурно скомбинировано. Вихров, продолжавший ходить по комнате, первый воскликнул:
– Очень хорошо, очень хорошо!
Марьеновский только улыбался. Неведомов глубоко молчал.
– Как он ему ноги-то вытягивает, вот это отлично!
– заметил Замин.
– У меня только один акт еще и написан!
– сказал Салов, окончив чтение.
– Очень хорошо, очень хорошо, - похвалил его опять Вихров и пожал ему руку.
– Отлично!
– повторил за ним Замин, но и только.
Даже Петин как-то вертелся на стуле и ничего что-то не говорил.
Наступила минута чтения Вихрова. Он совсем уже побледнел.
Положив тетрадь перед собой и развязав себе галстук на шее, он сказал взволнованным голосом:
– Господа, пожалуйста, как вам будет скучно, вы скажите мне сейчас же.
– Без смирения-с, без фальшивого смирения!
– заметил ему Салов, усевшись между Петиным и Заминым.
Он полагал, что те с большим вниманием станут выслушивать его едкие замечания. Вихров начал читать: с первой же сцены Неведомов подвинулся поближе к столу. Марьеновский с каким-то даже удивлением стал смотреть на Павла, когда он своим чтением стал точь-в-точь представлять и барь, и горничных, и мужиков, а потом, - когда молодая женщина с криком убежала от мужа, - Замин затряс головой и воскликнул:
– Вот так штука, брат!
– Как живо все это описано!
– произнес Марьеновский, с тем же удивлением осматривая прочих слушателей.
Салов сидел, понурив голову, и ничего не говорил.
– Читайте дальше!
– сказал, тихим голосом и как бы едва переводя дыхание, Неведомов.
Павел был сам очень взволнован: у него губы дрожали и щеки подергивало.
Чтение продолжалось. Внимание слушателей росло с каждой главой, и, наконец, когда звероподобный муж, узнав об измене маленькой, худенькой, воздушной жены своей, призывает ее к себе, бьет ее по щеке, и когда она упала, наконец, в обморок, велит ее вытащить совсем из дому, вон... Марьеновский даже привстал.