Люди сороковых годов
Шрифт:
– Это черт знает что такое!
– произнес он.
– А ведь не скажешь, что неправда: вот она русская-то жизнь.
– Сильная вещь и славная!
– проговорил, наконец, и Салов и, встав, начал ходить по тому же месту, по которому перед тем ходил и Павел. Он, видимо, был удивлен, поражен и сконфужен тем, что услыхал.
– Я, брат, дрожу весь!
– сказал Петин Замину.
– Писатель из него будет первого сорта, - сказал тот своим низовым басом.
Сам Павел прислушивался ко всем этим замечаниям, потупя
– А вы что ничего не скажете мне?
– обратился он к Неведомову.
– Вы видите!
– отвечал тот, усиливаясь улыбнуться и показывая на свои мокрые щеки, по которым, помимо воли его, текли у него слезы; потом он встал и, взяв Павла за руку, поцеловал его.
– Поздравляю вас!
– сказал он, и в тембре его голоса послышалось что-то такое, что все почти невольно и единогласно воскликнули затем: "Ура! Виват Вихров!"
Вихров стоял на ногах, бледный, как мертвец, и у него слезы текли по щекам.
Только в приятельской, юношеской и студенческой семье можно встретить такое искреннее, такое полное одобрение таланту.
Для Вихрова это была великая минута в жизни, и она никогда уже более с ним не повторялась.
Затем в маленьком кружке этом начались тихие и почти шепотом разговоры.
– Вторая часть у вас еще не окончена?
– спрашивал Павла несколько уже успокоившийся Неведомов.
– Нет еще, не кончена, - отвечал Вихров ему тихо.
– Мужики-то тут какие живые!.. Настоящее дело!..
– шептал Замин Марьеновскому.
– Поэзии тут очень много?..
– как бы больше спросил Неведомова Петин.
– Да!
– отвечал тот.
– Это место, например, когда влюбленные сидят на берегу реки и видят вдали большой лес, и им представляется, что если бы они туда ушли, так скрылись бы от всех в мире глаз, - это очень поэтично и верно.
Салов во все это время продолжал ходить взад и вперед, а потом, искренно или нет, но и он принялся восхищаться вместе с другими.
– Вам решительно надо бросить все и сделаться романистом!
– сказал он Павлу.
– Я это и намерен предпринять, - отвечал тот.
– У вас геркулесовская силища на это дело, - продолжал Салов и затем, взяв фуражку, произнес: - А что, господа, пора уж и по домам.
– Пора!
– подтвердили и прочие и взялись за шляпы.
– Куда же это! Посидите еще, - произнес Павел, хотя, утомленный всеми ощущениями дня и самим чтением, он желал поскорее остаться если не один, то по крайней мере вдвоем с Неведомовым, который у него жил.
– На два слова, Павел Михайлыч, - произнес затем Салов.
Павел вышел за ним в другую комнату.
– Я привез вам расписку в пятьсот рублей, - сказал тот.
– Ах, сейчас!
– воскликнул Вихров и пошел и принес ему: он не пятьсот, а пять тысяч готов бы дать был в эти минуты Салову.
Гости, наконец, распростились и вышли.
– Что, батюшка, каково, каково!
–
– Черт его знает, я сам никак не ожидал, что он так напишет!
– сказал Салов и поспешил нанять извозчика и уехать от товарища: ему, кажется, очень уж невыносимо было слушать все эти похвалы Вихрову.
Герой мой между тем вел искренний и задушевный разговор с Неведомовым.
– Друг мой, - говорил он, снова уже со слезами на глазах, - неужели я это так хорошо написал?.. Я вам верю в этом случае больше всех.
– Очень хорошо, - отвечал тот, в свою очередь, искренно, - главное, совершенно самобытно, ничего не заимствовано; видно, что это ростки вашей собственной творческой силы. Посмотрите, вон у Салова - всюду понадергано: то видна подслушанная фраза, то выхвачено из Гоголя, то даже из водевиля, неглупо, но сухо и мертво, а у вас, напротив, везде нерв идет - и нерв ваш собственный.
Вихров в умилении и с поникшей головой слушал приятеля.
– Мне еще нужно дообразовать себя для писательства, - проговорил он.
– В каком же отношении?
– спросил Неведомов.
– В том, что у меня большая проруха в эстетическом образовании: я очень мало читал критик, не занимался почти совершенно философией - вот этим-то я и хочу теперь заняться. Куплю себе Лессинга [69] , буду читать Шеллинга [70] , Гегеля!..
– Все это не мешает, если только не соскучитесь, - заметил с улыбкою Неведомов.
– Здесь живя, я не то что соскучусь, но непременно развлекусь, и первое, вероятно, что сойдусь с какой-нибудь женщиной.
– Опасность эта может встретиться вам везде, - сказал ему опять с улыбкою Неведомов.
– Нет, не встретится, если я уеду в деревню на год, на два, на три... Госпожа, которая жила здесь со мной, теперь, вероятно, уже овдовела, следовательно, совершенно свободна. Будем мы с ней жить в дружеских отношениях, что нисколько не станет меня отвлекать от моих занятий, и сверх того у меня перед глазами будет для наблюдения деревенская и провинциальная жизнь, и, таким образом, открывается масса свободного времени и масса фактов!
– Согласен и с этим, - подтвердил Неведомов, - но, однако, вы прежде всего будете оканчивать этот роман?
– Окончу этот роман, напечатаю и посмотрю, что скажет публика; тогда уж примусь за что-нибудь и другое, а кроме того и вы ко мне приедете, мой милый друг: у меня усадьба отличная, с превосходной местностью, с прекрасным садом и с огромным домом!
– Приеду, извольте, - отвечал Неведомов, и, наконец, они распрощались и разошлись по своим комнатам. Двадцатипятилетний герой мой заснул на этот раз таким же блаженным сном, как засылал некогда, устраивая детский театр свой: воздух искусств, веющий около человека, успокоителен и освежающ!