Люди в летней ночи
Шрифт:
Поначалу в душевном настрое путника никаких изменений не происходило. Так он вошел в ельник, пахнущий мокрым мхом, где в любое время года царила одинаковая, ничем не нарушаемая тишина. Его неестественное спокойствие начало расшатываться, едва он вступил в эту благородную тишину и ощутил ее не враждебное, но сочувственное к себе отношение. Ему представлялось, что он подходит к какой-то решающей черте, и он присел на камень у тропинки. Почти мгновенно вся его тревога растворилась в лесном дыхании, как растворяется одна капля отравы в океане. Вся эта равнодушная повадка пресыщенного путешественника исчезла, не оставив следа. Он был
— Но вот небо — оно вечно. Оно не кончается, как лето, оно сверкает и осенью и становится благороднее… Оно движется между облаками и плачет, когда слишком долго раздает свое счастье. Небесное счастье тоже вечно… и небо вечно, оно позволяет узнать себя только одному из органов чувств человека, самому благородному… не то что цветы, которые всем дают работу. Но небо ведь ближе всех к солнцу. Теперь я вижу его подлинным.
Эти мысли, только не облеченные в слова, проносились в голове молодого человека. Того самого, который весной перед приездом сюда пел и пил пиво с приятелем в доме на окраине парка, недалеко от моря. Если окинуть взглядом его фигуру сейчас, когда он сидит на камне, нельзя будет не признать, что это один и тот же человек. И небо сейчас не гневалось на него, после дождя оно стало ясным и высоким. Молодой человек смотрел на него смиренно, и небо как бы знало это, но свой взгляд обращало не на него, а куда-то вдаль, на иные берега.
И тогда воображением молодого человека завладел нежный и сладостный обман. — Люйли пролила много слез, она непременно увидит в моем взгляде меня прежнего. Я приду к ней, и она улыбнется, стыдясь всех этих недавних дней… сегодня все разъяснится, и мы объявим всем, и они тоже начнут улыбаться, как она… Уже совсем осень, уборка урожая… Все будет хорошо… дорогая моя, дорогая… ты все поймешь.
Он встал и двинулся в путь. Десятки голосов внутри него кричали, чтобы он повернул назад. Содеянное однажды представало убийственным, непоправимым, не достойным прощения, девушка по имени Люйли была недосягаема, как небо. — Вернись, вернись! Уезжай отсюда один! — Не могу, не могу. Я должен это сделать, я должен.
Он знал, что неотвратимо приближается к дому, чужому ему, как никогда. Голоса внутри кричали, что своей попыткой исправить он безвозвратно все погубит, положит конец всему, он знал, что это так и будет, но так быть должно. Он не обдумывал, что скажет и сделает. Он спускался к дому. Пахло скошенной травой. Свинцовая тучка нависала теперь над озером, одаривая его гладь своим цветом и настроением. Окна избы казались иссиня-черными. Тишина, вторая половина дня. Отступать поздно.
Дверь открывается, дверь закрывается — подсудимого вводят в зал суда.
Воздух дома, родные Люйли, она сама возле очага с опущенными глазами.
Пара тоскливых замечаний о погоде. Отец встает и смотрит в окно на горизонт. Мать с неприступным видом сидит молча. Сайма придвинулась ближе к Мартте. Люйли поправляет огонь.
— Я должен поговорить с тобой, Люйли, наедине, может, ты выйдешь в горницу? Или там Вяйнё? (Зачем он это спросил?)
Но Люйли словно не слышит. Безмолвие так огромно и подавляюще,
— Иди, раз Элиас велит, — говорит отец неожиданно суровым тоном.
Девушка подняла взгляд на молодого человека, ее темные глаза загорелись влажным угрожающим блеском. Он встал. Два человеческих существа стояли друг против друга, и ни в одном из них не шевельнулось ничего, что напомнило бы о тех двоих, встречавшихся здесь десять недель назад и носивших те же самые имена. А может быть, у этих двоих и не было никаких имен. Они были просто детьми человеческими.
Девушка ждала, чтобы молодой человек двинулся первым. И он вышел — в сени, а оттуда в горницу, заметил знакомые башмаки возле печки, сел на кровать. Скоро все должно было закончиться. Девушка осталась стоять у двери, словно собираясь тотчас вернуться в избу. Цвет и настроение свинцовой тучи застилали глаза.
— Ты не сядешь? — спросил Элиас с чужой улыбкой, кладя ладонь на кровать рядом с собой и чувствуя, что его слова и жест внушают ей отвращение.
Она не ответила и не подняла взгляда, устремленного на его ботинки.
— Ты больше не хочешь понимать меня? — спросил он и тут же подумал: «Вот как я заговорил!»
Девушка молча ждала, что будет дальше. Он не сразу продолжил, и она собралась уходить.
— Подожди, Люйли, еще один вопрос. Ты не…
— Что? — она впервые разжала губы; глаза ее полыхнули огнем.
— …не беременна?
— Не-а, — почти благодушно ответил голос.
Сверкнули зубы, и брошенный через плечо взгляд смерил молодого человека от ботинок до макушки и обратно. Взгляд был похож на смеющуюся молнию, прорезавшую свинцовую тучу. Она повернулась гибким движением, словно невольно предназначенным явить все прелестные линии человеческого тела — этого чуда природы, — и исчезла.
Молодой человек остался один. Он сидел на кровати и переводил взгляд с обитой гвоздями двери на кирпичную кладку печки, с нее на хранившие невинный вид башмаки… Так он сидел с минуту, ни о чем особенно не думая. В сенях послышались чьи-то шаги, кто-то вышел из дома. Молодой человек поднялся и вышел следом. На дворе стоял отец, как будто разглядывая дождевую тучу над озером. Вокруг были осины, баня, амбар…
— Ну что, Элиас, не сладилось дело? — сказал отец, не поворачивая головы.
Лицо молодого человека побагровело, и, улыбаясь бессмысленной улыбкой, он проговорил:
— Не сладилось.
Отец неожиданно резко повернулся, словно собираясь ударить, и заметил:
— И хорошо, так-то лучше, когда каждый остается при своем.
Он не ударил, просто потянулся за обручем, висевшим на стене, и стал его гнуть, выправляя.
— Может быть… прощайте тогда, — сказал молодой человек.
Тот не ответил, и видно было, что это не потребовало от него усилий.
Вступив в лес, Элиас почувствовал, что гора свалилась у него с плеч, он тихонько замурлыкал и с удовольствием вдохнул уныло-свежий воздух, в котором уже угадывалось приближение вечера. Особенно приятно было вспоминать о словах матери. Он взглянул отстраненно на любовь молодого парня из Малкамяки к девушке из Корке, и она выглядела нисколько не смешной. Напротив, была очень мила и внушала симпатию. Он взглянул на саму девушку, на то, какой она была в это лето. Спору нет, Люйли была очень ничего…