Люди в летней ночи
Шрифт:
Теперь, вернувшись домой и улегшись в постель, он и не думал о сне, бессонница была ему любезнее всего… Бесконечно длилась все та же минута, когда он увидел смотрящего на него из глаз Люйли другого, нового человека. В темной безлунной ночи это мгновение легко обретало торжественность, в нем не было ничего несогласного или отталкивающего, напротив — оно являлось как величественно-беззвучное исполнение некоего природного закона; мгновение даровалось ему, и, значит, он был его достоин. Смутное ощущение знакомства с этим новым человеком, увиденным в глазах Люйли, начало проясняться в эти часы бодрствования в ночном мраке. Оно пришло из того баснословно далекого времени, когда темноглазая маленькая Люйли робким взглядом следила за играми Элиаса и Вяйнё… А потом они встретились
Вопрос впервые был задан со всей серьезностью. И в самом деле: до сего мгновения, рассматривая сложившееся положение, Элиас и не думал брать в расчет события Ивановой ночи. Они никак, никоим образом не могли иметь отношения к рассматриваемой проблеме, они как бы по собственной воле исчезли из сознания — куда? Ну, куда им вздумалось, куда угодно. Ни ему, ни Люйли о них при встрече вспоминать не следовало. Но что за пропасть тогда пролегла между ними при этой встрече? Если причина была в том, то это было непоправимо. То было то. Отношения с Люйли представлялись Элиасу разделившимися на два периода: далекий весенне-летний и нынешний, непонятный, необъяснимый. Теперь между ними начал вырисовываться еще один — короткий, темный, неудобоприятный и неудобоваримый. И тогда в томительном ночном бдении непонятное стало до ужаса простым и объяснимым.
…А может, до нее дошли слухи обо мне с Ольгой? Эта возможность давала робкую, спасительную надежду. Мысль лихорадочно заработала, ища пути, по которым слух мог дойти до ушей Люйли. Путей было сколько угодно, и воображение торопилось снабдить их всевозможным правдоподобием. Если это так, то… после недавней догадки, ударившей громом, было почти сладостно хоть на миг поверить в то, что все дело было в этом. Ибо на это — то есть на его отношения с Ольгой — Элиас мог прямо взглянуть теперь же, в ночном мраке, чувствуя себя в силах ответить за них, сказав: «Да, я такой, не отрицаю». Ольга для него сейчас мало что значила. Она как бы стояла в стороне и ждала, понадобится она ему в этом деле или нет. Ольга пока была мелким и безобиднейшим обстоятельством, а то, что между ними было, казалось в данный момент совершенным пустяком — каким в глазах возлюбленного должна предстать трогательная и милая слабость возлюбленной.
Пылким надеждам, что причина отчуждения в Ольге, Элиас посвятил немало времени. Пока ему снова не явилась громоподобная догадка о значении короткого и темного периода Ивановой ночи и не повергла его в куда большее уныние. Ибо слышала Люйли про Ольгу или не слышала, само событие той ночи остается неизменным. Темным и неудобоваримым — но что его делает таким? И Элиас мысленно перебрал все подробности той ночи — даже в нынешнем мрачном свете заставлявшие его сердце биться сильнее. С каждой следующей подробностью он чувствовал все большее отвращение к себе и все же, вспоминая, понимал, что тогда не мог вести себя иначе. Мрачный свет сгущался, становясь все унылее и безысходнее.
Такой была вторая ночь Элиаса, и такими были пятая, седьмая… Он их не считал, как не считал и не помнил порядок дней. Однажды днем он заметил, что солнце светит мягче, что лето подходит к концу, а трава приобрела тот темный оттенок, который появляется, когда древеснеют стебли и усыхают соцветия. По обочинам цвела черноголовка, а на склонах сверкали золотарник и подмаренник. Бабочка-траурница отдыхала, расправив крылья, на стволе осины, похожая на бархатный лоскуток, отороченный серебром… А вон и Ольга, она идет мимо дома. Элиас у окна, случайно. Ольге кажется странным существование Элиаса, тем более его появление у окна. Она не вдумывается в это, но это ее задевает. Она поднимается к дому и ощущает, что ее с Элиасом все еще связывает какая-то крепкая нить, хотя ни один из них не хочет близости. Какая-то часть Ольгиного
Дни идут, темнее становится лист. Среда выдается жаркой, слышны голоса сверчков. Весенний котенок уже почти взрослый, мамаше он надоел, и она от него прячется. Но в среду ласточки донельзя раздражили и мать и сына, когда те валялись на травке во дворе.
Уже август, и луна готовится к выходу. Поначалу это узкий серпик, и его путь короток и приземлен. Но с каждым вечером он является все увереннее и понемногу забирает власть. Дни становятся короче, сумерки резче, и луна самодержавно восходит на царство. — Приглашения на свадьбу уже разосланы. До нее остается неделя… пять дней… три дня. Элиас не ходил по дороге на юг с тех пор, как получил приглашение.
За три дня до свадьбы наступает полнолуние. Вечера крепки, как и положено вечерам в конце лета. На закате облака расчерчиваются рдеющими полосами, словно их рисуют на западном небосклоне голоса органных труб, чтобы запечатлеть в мазке звук. Проходит миг — и полос больше нет. Но вот там, между обширными полями, в чисто раскорчеванном осиннике, среди лежащих стволов, горит последний отблеск вечерней зари, одинокое рыжеватое пятнышко, похожее на дальний огонек костра, а может, на отстоявшийся и затвердевший яркий сгусток теплого дня или всего жаркого лета… Ночное небо подбирается, наконец, и к нему. И пока вы смотрели в ту сторону, за вашей спиной поднялась луна.
Луна полна и правит своим царством. Она правит и сидящим в качалке молодым человеком. Этот молодой человек много дней и недель ходит по одной дороге, по той же, по которой ходил в первый вечер после грозы и в четвертый… Их набралось уже много, таких вечеров, а до свадьбы в Малкамяки остается три дня. Эти путешествия стали для молодого человека жизненно важным делом, и с каждым разом он отчетливее ощущал, что приближается к некой конечной цели и развязке; иногда ему казалось, что надвигающаяся свадьба и есть развязка, иногда — что свадьба здесь ни при чем, она только второстепенная подробность. И вот стоит полная луна. Нынче вечером Элиас собрался в путь позже обычного. Это обстоятельство придает его походу особый взволнованно-напряженный оттенок, словно на этот раз его ожидает что-то новое.
Свет недавно взошедшей луны еще слабый и красноватый — она еще не поднялась высоко. Но она поднимается все выше и бледнеет, а молодой человек движется тем временем вперед, взбирается вверх и спускается вниз по разнообразной, причудливо-пестрой дороге. Когда он достигает прогалины над усадьбой, двор уже залит таким ярким светом, что он различает оправленную в железо замочную скважину в двери амбара.
Все в его душе приглушено лунным светом, покойно и мягко. Пусть он сделал много дурного — вокруг все равно все дышит добром, и человеческие страдания во всем мире очищаются и становятся драгоценны. — Я ведь могу подойти к самой двери, встать возле ее сна, тайно приобщиться к дорогому воздуху двора… Она там спит… я чувствую, что наши души приближаются друг к другу и понимают… ее взгляд впервые смотрит на меня. Что-то должно случиться!
Луна подымается еще выше и еще бледнеет. Молодой человек бесшумно идет по двору. В доме снят люди, но сама изба как будто не спит. Она подобна безмолвному и бесстрастному существу, и она смотрит на робкого гостя. Тот подходит к двери амбара, и изба следит за ним неподвижным взглядом. И луна тоже следит, но во взглядах обеих нет ни искорки интереса. Молодой человек долго стоит под дверью, расслабленно, ничего не предпринимая. Потом он проводит пальцем по железной оправе замка, не стремясь войти, просто поглаживая. Вокруг уже настоящая ночь. Двор, созданный трудами многих поколений, живет своей жизнью, он словно повествует луне о чем-то пространном и давно минувшем. Стоящий под дверью молодой человек не привлекает его внимания.