Людовик IX Святой
Шрифт:
Безупречному человеку присущи благоразумие, мудрость и чувство меры. Жуанвиль приводит в пример одного рыцаря, который не ведал страха, но не был безупречен, — герцога Гуго Бургундского [1159] , и приписывает это суждение о Гуго Филиппу Августу, «ибо между preuhomme (бесстрашный) и preudomme (безупречный) огромная разница».
В 1244 году в Лионе император Фридрих II предложил Папе Иннокентию IV взять третейским судьей Людовика Святого, будучи уверенным в безупречности последнего: «И он был готов положиться на короля Франции, безупречного короля» [1160] . Но король сам отстоял свое право на это. Как пишет Жуанвиль, Людовик признался Роберу де Сорбону:
1159
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 115–116, 200.
1160
Menestrel de Reims. P. 126.
Мэтр Робер, мне хотелось бы стяжать себе имя безупречного человека, если бы только я им был и продолжал бы им оставаться, ибо prud’homme [1161] — это так величественно и прекрасно, как ничто иное; когда произносишь эти слова, ощущаешь их вкус [1162] .
В безупречном человеке сочетаются «рыцарство» и «духовенство», развивая идеал Кретьена де Труа, да ещe fortitudo и sapientia, сила и мудрость. Безупречный человек — выражение эволюции нравственных ценностей рубежа ХII–ХIII веков. Это понятие характеризует того, «кто обладает нравственным авторитетом», кто «исполнен достоинств», и что можно было бы, как пишет Ш. Брюке, истолковать как «достойный человек», «благородный человек». Это своего рода средневековый эквивалент «порядочного человека» эпохи классицизма, — человек, который ведет себя в соответствии с «нравственными ценностями, имеющими религиозную коннотацию». Или же это «праведник», сравнимый с праведниками Ветхого Завета, которых освободил Иисус, сошедши в Лимб [1163] .
1161
Слово «prud’homme» имело, кроме общераспространенного морального смысла, еще и смысл политический (точнее, моральный и политический смыслы не различались). Прюдомами называли членов различных органов самоуправления, советников и экспертов, а также приглашаемых королем для совета лиц, наиболее известных в той или иной местности или сфере деятельности.
1162
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 16–19.
1163
В своем credo Жуанвиль говорит о сотах, которые Самсон вырвал из пасти льва: «Под сотами, мягкими и полезными, следует понимать святых и безупречных людей, которых Господь спас из Ада» (Ibid. Р. 427).
Если говорить о воинах, то безупречный человек отличается от «рыцаря» и умеряет доблесть мудростью и набожностью, если же говорить о клириках, то он отличается от «бегина», страстного богомольца. Робер де Сорбон, хотя Жуанвиль называет его «безупречным человеком», отстаивал перед королем бегина в споре с сенешалом, к которому обратился король: «Сенешал, скажите, чем безупречный человек лучше бегина?» [1164] И Людовик Святой обращается в веру безупречного человека. Так между воинственностью и ханжеством обретает место безупречный король. Но быть безупречным человеком не значит сидеть без дела. В это понятие входят борьба и мудрость.
1164
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 217. Выражаю благодарность H. Берну, познакомившую меня с текстом неизданной проповеди Робера де Сорбона, которую она сопроводила весьма интересным комментарием: Beriou N. Robert de Sorbon: Le prud’homme et le beguin…
Таков идеал мирянина, который Людовик ставит превыше всего. Известно, что он не всегда был верен этому идеалу. То, как при высадке в Египте, охваченный рыцарским «безумием», он забывал о благоразумии, то в раздражении набрасывался на своих приближенных или собеседников. Он сам это сознавал. Но, несмотря на некоторую импульсивность, Людовику Святому в общем удавалось соблюдать меру, золотую середину, что, по его мнению, было неотъемлемо от хорошего тона. Это умозрительное желание он перенес на стиль своей одежды.
Один из дружеских споров каноника и сенешала по части одежды, который они вели перед королем, Людовик Святой рассудил так:
Как говорит сенешал, вы должны одеваться хорошо и опрятно, тогда жены ваши будут вас больше любить, а люди — больше уважать. Ибо, как говорит мудрец, не следует появляться в такой одежде и таких доспехах, о которых безупречные люди этого столетия сказали бы, что это чересчур, а юнцы — что в них чего-то не хватает [1165] .
1165
Ibid. P. 20–23.
В чем же проявляется это чувство меры, эта безупречность, когда король находится в застолье? Биографы и хронисты расточают слова, описывая застольные манеры короля, предлагая тем самым прекрасное место для наблюдения за его поведением.
Людовик Святой в застолье:
между королевским пиршеством и умерщвление плоти
Умеренность. — Смирение и аскеза. — Жуанвиль: самообладание. — Обязанности короля. — Модель короля.
Желание меры, противоборствующее соблазну излишества, Людовик Святой также образцово проявлял за столом [1166] . Застолье христианского короля в ХIII веке было подчинено множеству ритуалов. Главными были два. Во-первых, ритуал, который соблюдали все христиане. Это код питания, основу которого образует пост или воздержание от мясной пищи и иных продуктов в определенные дни и периоды, — как правило, по пятницам и в Великий пост. Во-вторых, ритуал, которого придерживалась знать. Поскольку питание, как и одежда, было признаком статуса, социального ранга, то вельможи должны были соответствовать своему рангу в своего рода роскоши питания. Говоря о короле, этот статус выражен в сфере питания то определенными табу — блюда, закрепленные за королем или запрещенные ему (но христианских королей это не касается), то определенными церемониями. Существуют монархические общества, где король должен есть в одиночестве (так было в Европе периода абсолютизма, и так поступали Папы); и, напротив, другие, их больше, где монарх должен подчеркивать свой статус то особым пиршественным церемониалом, во время которого он, занимая особое место (седалище, прибор, перемена блюд), превосходит и даже чем-то рознится от остальных сотрапезников; то обязанностью есть в присутствии множества людей или в компании избранных, или вдвоем. Одни из этих требований восходят к ритуализованному или принудительному этикету, другие, более многочисленные, — к простому обычаю и fama, репутации.
1166
Le Goff J. Saint Louis a table: Entre commensalite royale et humilite alimentaire // La Sociabilite a table: Commensalite et convivialite a travers les ages. Rouen, 1992. P. 132–144 (Actes du colloque du Rouen, 1990).
В этих двух ритуалах, религиозном и мирском, в отдельных случаях предусмотрена еще большая роскошь питания: великие религиозные праздники, большие рыцарские празднества, например, церемония посвящения в рыцари, пиры во время великих феодальных собраний (в частности, на Пятидесятницу), пиры в честь высокопоставленных лиц.
Но в случае Людовика Святого к этим обычным ритуалам добавляются и другие. Клирики (а конкретнее монастырская среда и в какой-то мере среда братьев нищенствующих орденов, не так строго следовавших монашеским традициям) соблюдали обычаи питания (регламентированного характера, предписанного «обычаями», consuetudines), более строгие, чем у мирян. Людовик Святой старался приблизиться к поведению монахов и братьев и следовать практике питания и застольным манерам, близким им. Впрочем, он, как правило, в духе покаяния, ограничивал себя больше, чем остальные простые миряне. Так же он поступал, как известно, и воздерживаясь от супружеских обязанностей.
Но, с другой стороны, Людовик хотел поступать сообразно модели поведения мирянина, чем и снискал себе горячую похвалу — безупречность (la prud’homie). Ведь безупречности свойственна умеренность, сдержанность, мудрость и чувство меры во всем. В том числе и в соблюдении того, что я назвал бы безупречностью питания, отличной от монастырской или монашеской сдержанности.
Наконец, и этого нельзя не заметить, после возвращения из крестового похода и с возрастом Людовик Святой в этой сфере, как и в других, старается подражать Христу. Его особенно занимает служение бедным, немощным и прокаженным за столом, и, главное, после трапезы он омывает ноги бедным или монахам или братьям, желая возродить Тайную вечерю.
Ясно, что, если эти модели практики питания могли сосуществовать в одном и том же человеке, соподчиняясь или распределяясь в зависимости от времени и места, то, похоже, конфликтов было не миновать. Королевское пиршество или умерщвление плоти?
Здесь я обращаюсь к совокупности текстов, написанных современниками короля, которые изображают его в застолье. Рассмотрим их по мере возрастания достоверности, переходя от этнографов к хронистам.
Мой первый свидетель — доминиканец Жоффруа де Болье, который был исповедником короля «почти двадцать последних лет его жизни» и, вполне вероятно, написал его «Житие» в 1272–1273 годах. Это трактат о нравах Людовика; в нем собственные воспоминания Жоффруа согласуются с бытующей в агиографии моделью, на которой лежит печать благочестия нищенствующих орденов; «Житие» было написано в предвкушении будущей канонизации государя.