Лютер. Книга 1. Начало
Шрифт:
— У вас самого есть дети? — задает она встречный вопрос.
— Нет, — отвечает Лютер.
— Вот видите, нет. А мы пытались — видит Бог, как мы с Джереми пытались, раз за разом. Тогда же, в начале семидесятых. Никакого экстракорпорального оплодотворения и в помине еще не было.
— А в каком возрасте вы его усыновили?
— В два годика. Да, два ему только что исполнилось. Какой он был беспомощный, бедняжка. С собакой так не обращаются, как его родная мать третировала. Уж такая мегера: она его и лупила, и голодом морила, и бог весть что еще. В шкаф запирала, когда к ней заявлялись
В этом нерешительном признании — годы и годы мучительных, несказанных внутренних терзаний.
— Если ты не чувствуешь той любви, которую, как ты считаешь, должен чувствовать, — говорит она, — они моментально это ухватывают. Да-да, в самом деле. Дети, они такие восприимчивые.
— Существует так называемый синдром приемного ребенка, — замечает Лютер. — Около десяти процентов приемных детей демонстрируют поведенческие отклонения. Ничьей вины в этом нет.
— В ту пору ни о каких таких синдромах и речи не было, — отмахивается она. — В наши дни это называли взращиванием. — Джен смотрит на свои руки, один за другим потягивая суставы пальцев. — Нет, я, конечно, как могла, опекала, защищала его, — оговаривается она. — Я не могла допустить и мысли, чтобы с ним произошло что-нибудь дурное. Жалеть тоже жалела. А вот любить… Любить не могла. Именно этого чувства у меня к нему не было. Причем долго. А уже потом, когда оно у меня вроде бы проклюнулось — любовь как у матери к своему родному, выношенному ребенку, — оказалось, судя по всему, уже поздно.
— Сколько ему было лет, когда начались эти… нелады?
— Семь, кажется. Мы с Джереми поехали к друзьям на юбилей; на Хай-роуд было тогда маленькое уютное кафе. А Генри мы впервые оставили с приходящей няней. И вот тогда он поджег свою кровать.
Лютер непроизвольно морщится.
— А потом — чем дальше, тем хуже. Уж к кому мы только не обращались — к психологам, психиатрам. Чего только не перепробовали, чтобы хоть как-то улучшить положение.
Джен, кашлянув в кулак, откидывается в кресле. Переживать все это по новой для нее тяжело.
— Принести вам воды? — спрашивает Лютер.
— Спасибо, будьте так добры.
Лютер направляется на кухню. По дороге исподтишка кивает Хоуи, указывая глазами на свой мобильник.
— Что? — непонимающе хмурит брови Хоуи.
Лютер заходит на кухню, по пути набирая сообщение на мобильном. В высоком посудном шкафу он находит стаканы, наполняет один из них водой. Возле раковины на подоконнике стоит баночка вазелина с неплотно завинченной крышкой.
Лютер смотрит
Затем он приносит стакан воды Джен Мэдсен. Та с благодарностью принимает, делает маленький глоток и сидит, придерживая стакан у сгиба руки.
— Приемные дети, — усаживаясь, возвращается к теме Лютер, — иногда не могут не думать про своих биологических родителей, особенно про мать.
— И не просто думать. Генри, тот свою мать просто боготворил. Сочинял насчет нее всякие бредни.
— Какие же именно?
— Ну, допустим, то, что в нем течет дурная кровь, — это результат давней вражды.
— Прямо так и говорил: дурная кровь?
— Да, именно так. Просто одержим был этой идеей.
— Как она, интересно, возникла?
— Джереми у нас ветеринар. Бывший. Так вот, единственное, что вызывало тогда у Генри позитивный интерес, — это животные. И мы, пытаясь этот интерес направить на что-нибудь полезное, купили щеночка-дворняжку, Дигби. Думали, это пойдет ему на пользу.
— И как, пошло?
Джен делает еще глоток. Рука у нее дрожит.
— Бог его знает. Щеночек у него пробыл пару недель, а затем куда-то сбежал, и больше его не видели.
Непонятно почему, но Лютер догадывается, что стало с собачкой. Знает это, вероятно, и Джен Мэдсен.
Он отсылает еще одно сообщение, сует мобильный в карман и спрашивает:
— А что вы сами говорили Генри о его родной матери?
— Что она была слишком молода. Что любила его. Что желала ему доли лучшей, чем та, которую могла ему дать. Но он нам не верил. И был прав. Правда в том, что она была проституткой. К тому же не в своем уме. Сама прилаживала себе к голове электрические клеммы и пускала разряд — да-да, от автомобильного аккумулятора.
— И вы ему лгали.
— А что нам оставалось делать? Лгать или разбивать ему правдой сердце? Вот вы бы что выбрали?
Телефон у Хоуи вибрирует от полученного сообщения. Она лезет в карман за трубкой.
— Понятно, наша семья не исключение, — говорит Джен. — Проблемные дети нередко пытаются провоцировать неприятие, заставляют приемных родителей доказывать свою любовь, несмотря на дерзкие выходки подопечных, и так по нарастающей. У Генри это составляло самую суть его существа. Мы с ним прошли через все и полностью потеряли контроль. У него была налицо почти звериная жестокость. Кражи в магазинах, хулиганства, выверты на сексуальной почве.
Лютер лезет за блокнотом, открывает его. Обхлопывает карманы в поисках карандаша.
— Что за выверты?
— Он… показывал себя, — глядя в пол, говорит Джен. — Некоторым девочкам.
Хоуи проверяет телефон. Во входящих значится сообщение от Лютера: «Генри Мэдсен здесь, в доме родителей, 15, Кэвэлри Клоус, Финчли. Мэдсен наверху. Отец, возможно, заложник. Мия Далтон наверху? Возможно, она тоже заложница. Срочно нужна помощь».
Шесть или семь тягучих секунд Хоуи не в силах оторвать глаз от дисплея. Сообщение она перечитывает несколько раз. Ее взгляд прыгает с трубки на Лютера и обратно; Лютер же невозмутимо сидит и строчит в блокнотике под исповедь приемной матери.