М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
натурально стала являться в свете, и столько же нату
рально, что нашлись тотчас и претенденты на ее руку
и просто молодые люди, за нею ухаживавшие. В числе
первых был гусарский офицер Л е р м о н т о в , — едва ли не
лучший из теперешних наших поэтов; в числе послед
них — сын французского посла Баранта, недавно сюда
приехавший для определения в секретари здешней мис
сии. Но этот ветреный француз вместе с тем приволачи-
вался за живущей здесь уже более
нашего в Гамбурге Бахерахта — известною кокеткою
и даже, по общим с л у х а м , — femme galante *. В припад
ке ревности она как-то успела поссорить Баранта с Лер
монтовым, и дело кончилось вызовом.
Сперва дрались на шпагах, причем одно только
неловкое падение Баранта спасло жизнь Лермонтова;
потом стрелялись, и когда первый дал промах, то по
следний выстрелил на воздух, чем все и кончилось.
Между тем все это было ведено в такой тайне, что не
сколько недель оставалось сокрытым и от публики, и от
правительства, пока сам Лермонтов как-то проговорил
ся, и дело дошло до государя. Теперь он под военным
* женщиной легкого поведения ( фр.) .
298
судом *, а Баранту (сыну), вероятно, придется возвра
щаться восвояси. Щербатова уехала в Москву, а между
тем ее ребенок, остававшийся здесь у бабки, умер, что,
вероятно, охладит многих из претендентов на ее руку:
ибо у нее ничего нет и все состояние было мужнино,
перешедшее к сыну, со смертию которого возвращается
опять в род отца.
Странно, что лучшим нашим поэтам приходится
драться с французами: Дантес убил Пушкина, и Барант,
вероятно, точно так же бы убил Лермонтова, если б не
поскользнулся, нанося решительный удар, который
таким образом только оцарапал ему грудь.
* По приговору сего суда, смягченному государем, он был пе
реведен в армию и отправлен за Кавказ. ( Примеч. М. А. Корфа.)
В. Г. БЕЛИНСКИЙ
ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПИСЕМ И СТАТЕЙ
Н. В. СТАНКЕВИЧУ1
29 сентября— 8 октября 1839 г.
На Руси явилось новое могучее дарование — Лер
монтов; вот одно из его стихотворений:
ТРИ ПАЛЬМЫ
(Восточное сказание)
В
Три гордые пальмы высоко росли... и т. д.
Какая образность! — так все и видишь перед собою,
а увидев раз, никогда уж не забудешь! Дивная кар
тина — так и блестит всею яркостию восточных красок!
Какая живописность, музыкальность, сила и крепость
в каждом стихе, отдельно взятом! Идя к Грановскому,
нарочно захватываю новый № «Отечественных запи
сок», чтобы поделиться с ним наслаждением — и что
же? — он предупредил меня: «Какой чудак Лермонтов —
стихи гладкие, а в стихах черт знает что — вот хоть его
«Три пальмы» — что за дичь!» 2 Что на это было отве
чать? Спорить — но я уже потерял охоту спорить, когда
нет точек соприкосновения с человеком. Я не спорил,
но, как майор Ковалев частному приставу, сказал Гра
новскому, расставив руки: «Признаюсь, после таких
с вашей стороны поступков я ничего не нахожу» 3, —
и вышел вон. А между тем этот человек со слезами
восторга на глазах слушал «О царе Иване Васильевиче,
молодом опричнике и удалом купце Калашникове».
300
В. П. БОТКИНУ4
16— 21 апреля 1840 г.
Кстати: вышли повести Лермонтова 5. Дьявольский
талант! Молодо-зелено, но художественный элемент так
и пробивается сквозь пену молодой поэзии, сквозь огра
ниченность субъективно-салонного взгляда на жизнь.
Недавно был я у него в заточении и в первый раз по
разговаривал с ним от души. Глубокий и могучий дух!
Как он верно смотрит на искусство, какой глубокий
и чисто непосредственный вкус изящного! О, это будет
русский поэт с Ивана Великого! Чудная натура! Я был
без памяти рад, когда он сказал мне, что Купер выше
Вальтер Скотта, что в его романах больше глубины
и больше художественной целости. Я давно так думал
и еще первого человека встретил, думающего так же.
Перед Пушкиным он благоговеет и больше всего любит
«Онегина». Женщин ругает: одних за то, что <...>, дру
гих за то, что не <...>. Пока для него женщины и <...> —
одно и то же. Мужчин он также презирает, но любит
одних женщин и в жизни только их и видит. Взгляд
чисто онегинский. Печорин — это он сам, как есть.
Я с ним спорил, и мне отрадно было видеть в его рас
судочном, охлажденном и озлобленном взгляде на
жизнь и людей семена глубокой веры в достоинство
того и другого. Я это сказал ему — он улыбнулся и ска
зал: «Дай бог!» Боже мой, как он ниже меня по своим