Магия и кровь
Шрифт:
— Он привел тебя к ней.
— Папа знал, чтo мне понадобится, чтобы выбраться из ущелья. Если бы он мне помог, когда я был моложе, я бы никогда не узнал, что это за сила, и даже пытаться не стал бы. Так и продолжал бы звать его — и там бы и погиб. Но я сумел все преодолеть, и он вознаградил меня.
— Я так понимаю, с тех пор ты перестал его ненавидеть?
Папа с улыбкой заправляет за ухо дреды.
— Примерно так. Ты не видишь, к чему я веду?
Наверное, мораль истории в том, что предки не такие уж и плохие. Во что мне никак не
— Вряд ли это изменит мое отношение к Маме Джове, но спасибо, что рассказал.
За эти пять минут я узнала о папе больше, чем за всю мою жизнь. Спасибо, что эти пять минут у меня были.
— Это твое задание, и оно касается вас с Мамой Джовой и больше никого.
Я думала, он будет умолять меня убить Люка после перепалки с Прией. Просить спасти Иден ценой моей нравственности. А он не стал.
Я всегда знала, что папа любит меня. Даже когда он ушел. Но у меня было ощущение, что для него это обязанность. Любовь того сорта, которую даришь, поскольку положено, не чувствуя ее по-настоящему, всем сердцем.
А этот папа бесконечно далек от того человека, который спрашивал меня, не хочу ли я уйти с ним, и отчаяние в его голосе было так очевидно и неприкрыто, что во мне что-то сломалось. Не просто что-то, а мое представление о нем. Он утратил свои сверхспособности. Перестал быть моим потрясающим папочкой.
И превратился в человека, который навесил на маленького ребенка невозможное решение. В человека, который бросил меня.
Теперь это человек, который, я уверена, будет любить меня, какой бы выбор я ни сделала. И не по обязанности, а потому что он правда это чувствует.
— А почему ты не ешь то, что я готовлю? Потому что это напоминает тебе о тете Элейн?
Я отколупываю лак на большом пальце ноги.
Папа мотает головой:
— Честно говоря, ее стряпня мне никогда не нравилась. Слишком много пряностей, слишком много масла. — Он пихает меня в плечо. — Мне нравятся твои рецепты. С ними тебе и надо выходить на конкурс.
— Там просят семейные рецепты.
— Ты тоже часть истории семьи. Новые поколения тем и хороши, что меняют все то, что прежние не сумели. Берут старое, добавляют к нему что-то новое — и делают своим.
Эти его слова заставляют меня вспомнить о Йохане, который подставил себя под удар и нарушил традиции своего матриарха, чтобы спасти меня. При этом он отказался помогать Картерам, поскольку счел, что сделал им уже достаточно одолжений. Тетя Элейн пыталась помирить магию с технологией, а когда у нее не получилось, спасла нашу семью от Джастина ценой своей жизни и даже памяти о ней. Бабушка положила конец эпохе, в которой наша семья практиковала нечистую магию и получала сильные дары, и вывела нас в новую эру — эру чистоты и слабых даров.
— Не сомневаюсь, ты можешь приготовить что-то такое, что тронет сердца, — с улыбкой говорит папа. — Ты это здорово умеешь. Все поймут, что твое наследие касается
«Прикоснись к нему».
Я мгновенно вспоминаю, что сказала мне Мама Джова в тот вечер.
Йохан решил меня спасти.
Тетя Элейн решила нас защитить.
Бабушка решила блюсти чистоту.
Это задание, за которое я решила взяться, повлияет не только на будущее моей первой любви, но и на судьбу всей моей семьи.
Мама Джова с самого начала твердила, что это мое решение и мой выбор. Что я полностью контролирую свое задание. Она велела мне «прикоснуться к нему» — но это я приняла решение выбрать Джураса, хотя совершенно очевидно должна была выбрать Люка.
Я раз за разом принимала решение спасти его.
Я не хочу никого убивать. Я не хочу даже убивать одних, чтобы спасать других, как когда-то Мама Джова. Я хочу делать что-то новое, заниматься чем-то ради будущего.
Может быть, все-таки есть и другой способ выполнить задание. По-новому истолковать его и сделать своим. А своим решением я сделаю возможной лучшую участь для своих родных.
И если я это сделаю, может быть, мне удастся увидеть свое будущее так же, как все остальные видят свое.
Глава двадцать девятая
Когда я записывалась на конкурс рецептов, я проглядела тот пункт, где сказано, что готовить мне надо будет вживую, на глазах у жюри. Так что сейчас, в десять утра, я мчусь со всех ног через Тринити-Беллвудс-парк, чтобы у меня было время приготовить задуманное блюдо. Мчаться со всех ног в моем нынешнем состоянии значит ковылять, морщась, по широким зеленым лужайкам и мощеным дорожкам, пересекающим парк, втиснутый между Оссингтон-авеню и Кристи-стрит вдоль западного конца Куин-стрит. Я в жизни так не радовалась, что у нас дома принято делать запасы. За мной спешат папа и дядя Катиус с подносами и противнями ингредиентов, едва уворачиваясь от велосипедистов, которых в парке полным-полно.
Для парка здесь не очень спокойно. Со всех сторон в него вторгается город с его кафе, пекарнями, нарядными канцелярскими магазинами и лавками здоровых немодифицированных продуктов. Это место не из тех, где можно устроить пикник в тишине, если, конечно, ты не готов мириться с автомобильными гудками, лязгом трамваев и жучиным жужжанием сотен людей, которые снуют туда-сюда и разговаривают. Но для таких, как я, кто ходит сюда поесть мороженого и заглянуть в фирменные кондитерские, — для нас это рай.
— Не беги так! — окликает меня папа сзади.
Я только кряхчу — мои еще не зажившие раны пронзает боль.
— Мы уже почти пришли.
Какая ужасная глупость — тащиться сюда и заниматься конкурсом, когда осталось меньше недели до того, как я провалю испытание, а Иден умрет. Я даже написала об этом Кейс сегодня утром. Но тут моя дверь вдруг распахнулась, Кейс выволокла меня наружу, и оказалось, что все домашние суетятся и собираются идти со мной.
Я оторопело вытаращилась на нее: