Макорин жених

Суфтин Георгий Иванович

гостил он у внука Павла – в день вешнего Егорья и на Успенье, осенью. Спозаранку, не

привернув, пройдет на Погост, к обедне, а уж от обедни направляется в гости. К тому

времени на подоконнике раскрытого окна у Павла приготовлено угощение: ведерный ушатик

забористого пивка. Афонька подходит к окну, говорит:

– С праздником вас, внук мой, внученька и правнуки с правнучками...

Мать из-за ушатика в окне кланяется, поёт:

– Кушай-ко на добро здоровье!

Старый

берет ушат, припадает к нему и ставит обратно на подоконник только тогда, когда

посуда опустеет. Закончив питиё, Афонька крякает, разглаживает усы, кланяется.

– Благодарствую за угощеньице.

И идет восвояси. Вот как было.

Егор раздувает пену, колпаком нависающую на края ендовы.

– Ну, где мне с прадедом тягаться, с Афонькой! Слаб брюхом...

Слаб-то слаб, а в ендове остается только гуща на донышке. Ефим Маркович подливает

снова, смеется.

– Пей пива больше, брюхо будет толще...

Бережной мотает головой, отнекивается. Его уже начинает развозить. Язык заметно

заплетается.

– Нет, за прадедом Афонькой мне не угнаться, – говорит он. – И брюхом... и духом...

хиловат я. Ишь, и язык охромел.

– Да что ты, Егор Павлович, – тянет Платонида, придвигаясь ближе к гостю. – Такой

справный парень, одно загляденье. Любая девка за тобой побежит. От девок-то ведь тебе,

поди, отбою нет...

Ох, не растравляли бы лучше сердце парню! Он осоловелыми глазами уставился на

Платониду.

– Любая? Девка?..

Встал. Пошатнулся. Собрал всю силу, чтобы удержаться.

– Девка?.. Любая?..

– Да ты сядь, Егорушко, – ухватила его Платонида за рукав. – Посиди, в ногах правды

нет...

Егор послушно опустился на лавку. Платонида придвинулась к нему вплотную,

зашептала:

– Ты нам не чужой, Егорушко. Хоть и не ближний, а всё родственник. Сердце иссохло, на

тебя глядючи. И чего ты привязался к ней, к Макорке-то! Была бы хоть богата да с приданым.

А то... Да и неуж ты не видишь, светик наш, что она над тобой потому изгиляется, что

неровней тебя своим хахалям считает...

– Хахалям? Ты чего такое, Платонида, сказала?

– А то и сказала, что есть. Мало ли конюхов-то на базе в Сузёме...

С Егора слетел хмель. Он провел ладонью по лицу, будто стараясь сбросить с себя хмарь.

Отодвинулся от Платониды вдоль по лавке.

– Благодарю покорно за угощенье. Ходите к нам...

Твердо, не шатаясь, вышел. Платонида мелконько засмеялась.

– Как его оглушило. И хмель, как с гуся вода.

– Ты знаешь, какое место прищемить. Самое пущее, – хохотнул Ефим Маркович.

Платонида шикнула на него.

– Уймись! Господь-бог помогает

мне, андели-хранители, честные угодники...

Глава девятая

СВАТЬЯ СТУПАЕТ ЗА ПОРОГ

1

Правду ли, нет ли, а говорят, до тридцати лет жениться легко, после тридцати трудно.

Егору до тридцати ещё далековато, а вот с женитьбой у него не выходит. Невеста бы и

хороша, пригожа и люба, да не понять парню, почему она дает от ворот поворот. Неужели

оставаться старым холостяком, жить бобылем, маяться, ворочаясь на жесткой постели? Вся

Сосновка знает; о Егоровых ухаживаниях за Макорой. Даже ребятишки и те, завидя издали

Егора, кричат:

– Макорин жених! Макорин жених!

Бережной добродушно усмехается и кышкает на ребятню.

– Я вам, сопленосые...

С ребятами-то разделаться просто, да этим дела не решишь. А задумается Егор о жизни

всерьез, и тревожно становится на сердце. Сестра Лушка на выданье, мать остарела, еле ноги

передвигает, надо, чтобы не осталась без всякого догляду. И с парнями уж в одной ватажке

Егору стало водиться не в пору. Посмотришь, безусики кругом, птенцы желторотые.

Егоровы-то сверстники в батьках ходят, бороды поглаживают. А он что – в бобыли записаться

хочет?

Соседки судачат, Макоре косточки перемывают. И чего девка нос воротит, упустит вот

экого парня, потом локти кусать станет, да поздно. Подбирают Егору невест, одну другой

лучше. У каждой кумушки найдется хоть дальняя, да родственница, – и так хороша, и эдак

прекрасна, пара бы Егору, хоть сейчас сватов засылай. Да вот не сватается, ходит меж девок и

девок не видит.

А красавицы – и не только сосновские, но и из других смежных деревень –

посматривают на парня, прихорашиваются, стараются привлечь его внимание – та улыбкой,

эта взлетом бровей, иная легкой ступью, иная великой скромностью. Напрасно! Егор, что

деревянный, сух и безответен. Шушукаются между собой девушки:

– Приколдовала его Макора, девки, вот и всё...

– Так чего же тогда сама губы поджимает?

– А она, девоньки, хочет, чтоб ни себе, ни людям...

Егорова мать не раз заводила тайный разговор с сыном. И жалела его, и уговаривала, и

попреками донимала – ничто не берёт. Молчит, либо хмурится, либо улыбнется виновато и

скажет:

– Почто ты, мама, горюешь. Парень – материн сынок, а мужик – женин поясок. Похожу

ещё и в парнях, голову завязать – нехитрое дело...

Мать сжимает губы, смотрит на сына укоризненно-жалостно, качает головой: