Макорин жених
Шрифт:
Глава одиннадцатая
БЕРЕЖНОЙ СТОИТ НА РАСПУТЬЕ
1
В кожевне работали от темна до темна. Бережной и ещё трое мужиков мяли кожи,
стругали мездру, не разгибая спин. Сам Ефим Маркович не уходил из амбара ни на час.
Торопились разделаться с кожами до заморозков. Даже и спали тут же, в избушке мельника,
трухлявой, кособокой, но всё-таки укрывающей от ночной мокрети и осенних стылых ветров.
Ужинали
угодника, то ли Пантелеймона-целителя. Под слоем копоти трудно было разобрать, кто там
изображен. Ели торопливо, молча, каждый своё, извлекаемое из лукошка, из корзинки, из
берестяного кузова.
– Гутен морген, гутен таг!
В распахнутой двери показался Харлам Леденцов. Он любил щеголять вывезенными из
германского плена, уцелевшими в памяти немецкими словами.
– Рутен морген, гутен таг – бьют по морде, бьют и так, – балагурил Харлам, строя при
этом уморительные рожи. Оскаленные крупные зубы блестели в темноте, над ними прыгала
бабочка усов. Курчавая шевелюра отливала медью. Схватив еловый чурбак, Харлам
подставил его к столу, сел и вытащил из кармана бутылку с красной головкой. Обмяв сургуч,
он смачно ударил донышком бутылки по широкой ладони. Пробка вылетела с громким
хлопом, отскочила от потолка Ефиму Марковичу в нос. Тот крутнул головой, вызвав смех.
– Братие, пиите от нея вси. Сия есть кровь моя нового завета, – пропел густым баритоном
псаломщик, обвел глазами столешницу и продолжал в том же тоне:
– А где же у вас подходящая посуда, братие?
– Да какая же посуда, Харлам, – откликнулся, всё ещё морщась, Ефим Маркович, – на
всю-то братию по капле достанется. Пей сам, а мы тебе подмогнем, станем слюнки глотать...
– О неверные! – возгласил псаломщик и левой рукой вытащил другую бутылку. Тогда
кожевники, ухмыляясь, начали вынимать из своих лукошек, корзин, кузовов кружки, чашки,
стаканы, расставляя их рядком на столе. С особым тщанием Харлам разлил водку – всем
поровну, себе оставил на донышке в бутылке не больше и не меньше, чем другим.
– Вонмем! – рявкнул он и единым духом выплеснул содержимое из бутылки в горло.
Остальные не заставили себя ждать. Выпив, стали закусывать кто чем. Харлам, как
сморщился после глотка, так и сидел, ждал, глядя на свою братию. Никто не предложил
закуски. Тогда он провел рукавом по губам вправо и влево и крякнул:
– Эх, нету такого Христа, как в Канне Галилейской...
Пропустив по одной, собутыльники ждали по второй, но псаломщик не спешил. Он
смотрел на кожевников стеклянными глазами филина, в них отражалась зеленая лампадка.
Бережному
– Ничего вы, братие, не знаете, а вас решено ликвидировать как класс, – произнес
ровным голосом Леденцов и вдруг взъелся. – Чего сидите, как статуи! Вам говорю:
последние деньки доживаете.
Кожевники сначала не могли понять, всерьез он это говорит или валяет дурака. Первым
забеспокоился Ефим Маркович.
– Ты, Харлам, уж не лишнее ли перехватил? – ласково опросил он.
– Может, малость и так, – согласился псаломщик. – Тут, милый, без бутылки не
разберешься...
Он поставил бутылку на середину стола, придвинулся и наклонился к Ефиму Марковичу
так, что почти задел усиками Ефимово ухо, стал говорить гулким шепотом, слышным на всю
избу.
– В сельсовете был сегодня. Слышал про вас толковали. Мол, каюк им скоро придет.
Налогом придушить хотят. Да и твердые задания пропишут. А потом...
Он сделал выразительный жест, прижав ноготь к столешнице.
– Поняли, чада мои? Поняли, так давайте по этому поводу выпьем.
Ефим Маркович беспокойно ёрзал на лавке. Его белесые глазки совсем разошлись: один
глядел на псаломщика, а другой на Бережного.
– Да мы что? Мы же ничего, мы труженики...
Псаломщик захохотал так раскатисто, что с потолка тонкой струйкой посыпался песок.
2
Наутро Егор встал с тяжелой головой. Скребок валился из, рук. Он бросил его, сел на
груду кож, свернул толстенную цигарку. Но затянувшись раза два, кинул её, наступил
сапогом. Вышел на чистый воздух, зашагал в гору, к дому. Ефим Маркович удивился
неожиданному уходу Егора. Выглянул из дверей сарая, крикнул:
– Ты куда, Егор?
Егор не ответил. Придя домой, он не знал, за что взяться. Постругал черенок для
граблей, отложил. Принялся вить веревки – пряди никак не шли ровно, скручивались
петлями да узлами. Взял топор, вышел поправлять ворота у санника, чуть не посек ногу,
почти насквозь просадил носок у сапога. Плюнул, вернулся в избу и забрался на полати.
Параня почувствовала, что муж не в себе, молча наблюдала, как он мается, а спросить не
смела. Не очень он ласков с ней, не открывает души.
– Ты бы хоть поел, Егор, – сказала она, осторожно косясь на полати. – Рано
заваливаешься. Здоров ли?
– Как бык, – ответил Егор, но с полатей слез, почесался. – Принеси-ка капусты да
рассольцу побольше...
Параня многозначительно поджала губы, ходко побежала в погреб. Принесла целое
блюдо капусты. Свежезасоленная, она душисто пахла и похрустывала на зубах. Но поел Егор