Макорин жених
Шрифт:
Ом, смеясь, рассказал, как ждал своего выхода, твердил первые слова роли, забывал их
внезапно, с трудом вспоминал и снова забывал, а сам дрожал, будто от озноба.
– А когда с тобой случился тот столбняк, я, сам не понимая, что делаю, бросился с
топором...
– Митенька, ведь ты мог бы меня и зарубить? – почти шепотом спросила Макора.
– А что думаешь, все могло быть. Ну, не помню себя, ровно рассудка лишился.
Они минуту шли молча. Митя переложил лукошко
– А всё-таки нам надо поставить спектакль. Неужели мы такие размазни, что не сможем
взять себя в руки! – Митя рассмеялся. – Теперь опыт есть. А с опытом лучше. Ты как,
Макора, согласишься на новый спектакль?
– Будете начинать, так скажите, – просто ответила Макора.
– Не побоишься?
Она прикрылась концом полушалка, а глаза всё равно выдавали улыбку.
– Стану опять посередь сцены, опущу руки, остолбенею... Ты уж с топором-то не
выбегай. Хоть дровокольную палку прихвати, что ли...
Глава тринадцатая
ТРУДНЫЙ РАЗГОВОР НАЕДИНЕ
1
1 Паузок – дощатое судно для перевоза через реку.
Комитет бедноты добрался, наконец, и до Ефимова заведения. Как с ним быть, думали
долго. Махорочного едучего дыму напустили столько, что, пожалуй, не топор, а пудовую
гирю повесь, так она закачается на сизых волнах, словно пробочный поплавок. Вынесли
резолюцию: окулачить. Кожевню отобрать. Белоглазому дать твердое задание.
Когда Синяков с понятыми пришел на кожевню, Бережной перебирал в уголке малую
кипу выделанных кож. Оглянув заведение, председатель пожал плечами: пусто. Ни сырых
шкур, ни готового товара. Инструменты валяются в беспорядке, где попало. Заглянули в чаны
– и там нет ничего. Синяков вопросительно посмотрел на понятых. Те пожимали плечами.
Он подошел к Бережному.
– Что-то я не вижу вашей продукции, Егор Павлович?
Егор старательно отковыривает насохшую корочку дубильной грязи со своего огромного
кулака, не спешит с ответом.
– Тут все, товарищ председатель, – кивает он на кожи, что сейчас перебирал. – Больше
нет...
– Плохи ваши дела, – иронически покачал головой председатель. – Кеша, переписывай,
что оказалось, да пойдем к самому. С батрака какой спрос. Он дальше носа своего и не видит.
Составив опись, понятые с председателем ушли. Секретарь немного задержался, потому
что Егор долго мусолил карандаш, прежде чем поставить свою подпись.
– Ловок у тебя хозяин, успел. Ну, ничего, всё найдем, не сквозь землю провалилось...
Прощай, кожевник, – секретарь помахал листом описи.
У Бережного на сердце скребли кошки. В голове
а оказалось – на-кося! Ефима в кулаки зачислили. А почему? Говорят: мироед. Так он на
кожевне сам от темна до темна не разгибал спины. Ну, что плутовал, так это было. Да только
один ли Ефим плутует? Положим, за плутовство пусть он отдувается. Но к чему разорять
человека, не давать ему ходу, экой постылой кличкой величать: кулак. Поговорить бы с кем
толковым, просветлить голову, да с кем? Митяш чего-то косится всё. Да и жидковат он всё же
в таких мудреных делах. К полу опять сходить? Евстолий что елеем мазнет, молиться, скажет,
надо. И всё. Остается одно – к Синякову податься. Пусть хоть опять под суд упечет. . Егор
горько усмехнулся, своим думам. И упечет, что с него возьмешь. Скажет, подкулачник и – вся
недолга. Очень просто...
2
В большом новом пятистенке у Синякова пусто, как на гумне после окончания молотьбы.
Полы, крашенные охрой, блестят. На них ни соринки. У самого входа в кухню стоят
председателевы сапоги. Сам он, босой, сидит у стола и курит, держа папиросу над
консервной банкой, стоящей на лавке.
– Проходи-ко, проходи, Егор Павлович, – говорит хозяин. – Только ты, брат, сапоги снял
бы тоже, а то Анфиса пропишет ижицу. Не ровен час, каблуком царапнешь. Ишь, лоск-то...
Синяков затянулся, с показной осторожностью стряхнув пепел в жестянку.
– Заставляет меня Анфиса сидеть босиком, колдовать вот над этим сосудом...
– Я уж тут, у порога, посижу, – сказал Егор, присаживаясь на край лавки и неловко ставя
ноги так, чтобы сапоги, не дай бог, не повредили охряного благолепия Анфисиных полов.
Начинать разговор о трудных своих думах ему уже расхотелось. Чтобы чем-нибудь объяснить
свой приход, он сказал:
– От Кеши слышал, дрова сельсовету надобны. Так я, буде, навожу, когда река станет. У
меня веснодельные, сухие. Сажени три в поленнице.
– Дрова надобны, – ответил Синяков, приглядываясь к редкому гостю и думая про себя:
«Не с дровами ты пришел, приятель. Эко тебе приспичило дрова продавать!» Вслух сказал:
– Возьмем дрова, сходить только надо посмотреть, каковы они.
Синяков докурил цигарку, тщательно притушил окурок в жестянке, босыми ногами,
почти на цыпочках прошагал к своим сапогам.
– Пойдем.
На верткой душегубке переехали за реку, вытащили лодку на песчаную рёлку.
– Далеко дрова-то?
– Тут, в новочистях.
Разговор что-то не клеился. Егор шагал, размешивая грузными сапогами глинистую