Макорин жених
Шрифт:
– Так Ефимов же компаньон, чего там, – снова поставил точку счетовод.
– Нет, с Ефимом его мешать не придется, хоть и обдуряют мужика эти богомолы...
По первопутку Егор вывез дрова, сложил их у сельсовета, постучал Синякову в окно.
– Принимай.
Федор Иванович жестом руки показал, что принимать не к чему, заходи, мол, получай
расчет. Егор неумело расписался в ведомости, получил деньги у счетовода. Синяков опросил:
– В колхоз-то не вступил ещё, Егор?
–
– Как так?
Синяков даже привскочил на стуле.
– А так, – равнодушно ответил Егор. – Мерина приводил – не берут. Говорят: пиши
прошение. А какой я писака? Лучше уж я на лесозаготовки поеду. Там привычнее. Моё дело
топором махать, а не прошения писать...
– И мудренастый же ты мужик, леший с тобой, – хлопнул Синяков ладонью по папке,
встал, шагнул по скрипучим половицам. – В лес задумал – поезжай, дело нужное,
государственное. А хозяйство всё-таки пусть в колхозе будет. Вон Кеша накатает тебе
заявление, коли хошь...
– Эй, берегись!
Егор, вытирая рукавицей пот с лица, наблюдает, как сосна со свистом валится в снег,
высоко подбросив сверкающий белым обрубом комель. Снежная пыль столбом взвивается
вверх, с головы до ног осыпает Егора и Ваську Белого. Оба они отряхиваются, как куропатки,
и начинают обрубать сучья.
– Ничего лесина, полкуба будет, – говорит Егор.
– Кабы полкуба, – не верит Васька. – Эдак с дюжину лесин чикнули бы – и, глядишь,
норма.
– Силен, с дюжинку... А не хошь два десятка?
Егор ловким ударом топора счищает несколько сучьев подряд. Топор у него, будто
играючи, скользит, позванивая, с той и другой стороны ствола, сучки срезаются легко и
ровно. Васька старательно отрубает вершину, пыхтя, оттаскивает её в сторону.
Облюбовав новую сосну, Егор с минуту смотрит на неё, обходя кругом. Кивает Ваське.
Тот срывается с места, пляшет около ствола, отаптывая снег. Егор неторопливо берет пилу,
пробует большим пальцем зубья, прищурясь, проверяет их развод. Всё в порядке. Оба
лесоруба сгибаются перед комлем дерева в три погибели, делают запил. Направляемая
твердой Егоровой рукой, пила ходит ровно и свободно с характерным мягким шуршанием.
Поглядеть со стороны – не работают, а играют. Но какова эта игра, подтверждает парок, что
вьется с сгорбленных спин. Кончив запил, Васька сощипывает с редких волосков своей
бороденки ледяные сосульки, морщится. Егор легонько покрикивает на него: мол, некогда
канителиться. Васька бежит за колом, упирается в ствол подпиленного дерева, помогая ему
правильно упасть.
Когда
строго:
– Три плотных кубометра – норма. Понятно? Не дашь нормы – не выходи из лесу. Так?
Делянку я тебе отвожу баскую, не сосняк, а ровная конопля. Ясно?
– Вроде ясно, – хмыкнул Егор. – Нам норма ни при чём, хоть плотная, хоть рыхлая, все
одно...
– Как так ни при чем! – возмутился десятник. – Ты, браток, шутки не шути. В лес
приехал, не куда-нибудь, понимать должен. И никакой рыхлой нормы не бывает. Бывает
складочный и плотный кубометр, по техминимуму. Да ведь ты техминимума-то и не нюхал.
– Ты уж тут считай, как знаешь, на то тебя и начальством поставили, – добродушно
согласился Егор. – А моё дело лес рубить. Вот напарника бы найти...
– Возьми-ко вон Ваську Белого, – предложил десятник. – Никто беднягу в напарники не
принимает.
В ту пору, когда Егор Бережной с Васькой Белым взялись за ручки пилы, в Сузёме
появились первые тракторы и сам этот лесной поселок получил горделивое имя тракторной
базы. Егор немало чертыхался, усмиряя Рыжка, напуганного трескотней невиданных машин.
И он же от души восхищался, глядя, какой возище тащила играючи эта окаянная машина.
– Фу ты, орясина проклятущая! Штабель какой прет. Нам бы с тобой, Рыжко, за год не
перевезти.
С появлением тракторов потребовалось усилить валку леса и подвозку бревен из
лесосеки на верхние катища. В делянках стало людно – понаехали крестьяне из всех
окрестных: деревень. И не только мужики, привычные к топору и пиле, а и женщины, ловкие
искусницы за прялками да кроснами, лесорубы же никудышные, с коими горе одно, а не
работа. Были тут слезы, ругань, укоры, обиды – от этого штабеля на катищах не прибывали.
Бережной посмеивался, глядя на всю эту возню – ему до неё нет дела. Он в свою делянку
приходит первым, а уходит из делянки последним. Весь день сгибается у соснового комля до
того, что Васька Белый под конец застонет.
– И, чего ты убиваешься так, Егор! Кубышку медяками набивать будешь?
Бережной, с удовольствием распрямляя спину, шлепает Ваську рукавицей.
– Не ной. Робить так робить, носом шишки околачивать нечего. Давай-ко закусим...
Он усаживается на ворох прутьев, будто на пружинистый матрац, достает краюху хлеба,
берестяную, плетенную в виде лаптя солонку, густо посыпает хлеб солью. Ест молча,
медленно и, пожалуй, даже торжественно. Поснедав, собирает крохи с тряпицы в ладонь и