Макорин жених
Шрифт:
«кого убоюся» псаломщик протянул «коровы боюся», а привычное, часто повторяемое
«господи помилуй» у него превратилось в «помело скажи», а под конец даже оказалось
«брось в пузо кадилом». Но тут же она спохватилась.
– Совсем ты безбожником стал, Харламко.
– Каким был, такой и есть, – отрезал Леденцов, выдвигаясь из-за стола и слегка тесня по
лавке Платониду. – Ты говори дело, мать, да я пойду. Ведь больше не поднесешь.
– Хватит с тебя, и так побусел. А дело вот
– И это уж знаешь? Да ты и впрямь прозорливая, Платонида. Ясновидица, убей меня
архистратиг...
Платонида засияла.
– А ты как думал? Ясновидица и есть. Выкладывай-ко грехи начистоту, всё равно не
скроешь, знаю.
– Ну, знай. Я и не таюсь. Не тяни только душу.
Платонида отобрала у Харлама шубу, повесила на старое место и, приклонясь к нему,
заговорила полушепотом.
– С Анфисой ты постарайся быть ласковей. Она нам нужна. Через неё мы Синякова в
бараний рог согнём. Ведаешь? Ну, а уж я тебя не оставлю. Дай срок, в силу войду, не только
псаломщиком, попом будешь. Да ещё каким! В масле кататься станешь... Начинай загодя
бороду отращивать. С бородой тебе от баб отбою не будет...
– Да я и без бороды им не рад. Бороду подожду пока. А усы, ладно, пущай
разрастаются... У тебя все? Прощай тогда, Анфиса ждет...
С сожалением он посмотрел на пустой графин.
– Подорожник-то надо бы...
– Ой, Харлам, сгинешь ты, ей-богу... На уж, плесну тебе.
Налилось с походцем, водка растеклась по столешнице. Псаломщик сделал горестное
лицо.
– Сколько добра втуне пропало...
Дурачась, он подставил Платониде скрещенные ладони под благословение. Оба с полной
серьезностью и даже немножко торжественно благословила его.
Леденцов шел задворками, через огороды, мимо бань и посвистывал. Утоптанная тропка
впотьмах была еле заметна. Псаломщик часто сбивался, проваливаясь в снег, чертыхался и
искал руками, где она, тропа, запропастилась. Платонидины стопки, прибавленные к ранее
принятому, оказались тяжеловатыми. Харлама развезло, и найденная тропа вновь увертыва-
лась куда-то, и опять он её разыскивал, ползая на коленях, урча и рыкая, словно
растревоженный медведь в берлоге. Наверно, поэтому псаломщиком и заинтересовались
собаки. Сперва залаяла одна, потом другая, к ним стали присоединяться ещё и ещё, пока не
образовался такой хор, что в деревне забеспокоились.
– Чего там? Ишь, заливается собачня...
Мужчин-то в деревне нет, так женщины, что похрабрее, с дробовиками да навозными
вилами
подступили к псаломщику, окружили его, более дерзкие с привизгом хватали за полы шубы.
Харлам с пьяной дури по-медвежьи рявкал на них и тем растравлял ещё больше.
– Бабы, да ведь это Топтыгин! Палите-ко скорей! – крикнула та, что бежала позади.
Передняя молодка вскинула дробовик и, прижав приклад к груди, начала целиться в темноту.
Её соседка дернула за рукав.
– Подожди, девонька, не пали. Двинской голос-то. Не псаломщик ли пасть дерёт?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Друг на друга глядучи,
улыбнёшься.
Русская пословица
Глава первая
ЛЮБИМ И... РУБИМ
1
Митя приезжал в Сузём, почитай, каждый месяц. По вечерам в ту пору самый большой
барак в поселке бывал набит до отказу. В духоте и тесноте люди смотрели картину, а после
сидели до ночных петухов, беседуя с киномехаником. Иной раз десятнику приходилось
разгонять полуночников. Митя виновато оправдывался.
– Да что сделать, Иван Иванович, раз люди хотят но душам поговорить?
– А ты говори засветло, нечего до утра лясы точить. Завтра я за них в делянку-то пойду,
что ли? – ворчал десятник.
Те, кто из других бараков, нехотя расходились, тамошние укладывались на свои топчаны;
а Митя в уголке со свечкой долго ещё сидел, мусоля карандаш. Он был не только
киномехаником, но и нештатным инструктором райкома комсомола и юнкором юношеской
газеты. Где бы он ни побывал со своей передвижкой, отовсюду посылал в газету заметки,
подписываясь по тогдашнему обычаю под ними то Ухо, то Шило, то Свой Брат, а однажды
подписался даже так: Я Тут Был. И все знали, что это Митина рука. И Мите за это был почет
от сверстников, а кое-кто поглядывал на него и косо. Куда бы Митя ни приезжал, вокруг него
собирались ребята, и обязательно возникала какая-нибудь затея – диспут ли, концерт ли,
лекция ли с химическими и физическими опытами, почерпнутыми из книжек Перельмана.
Какие только кружки не возникали в тех местах, где появлялся киномеханик – и «Доброхим»,
и «Долой неграмотность», и «Любители книги», и «Безбожник», и даже «Друзья пернатых».
Пожилые посмеивались над Митиными затеями, но охотно шли к нему написать письмо
сыну в армию, составить прошение, чтобы скостили налог, выяснить, «отчего это бывает, что
под ложечкой сосет и сосет, ажио лихо. И пойти ли к фершалу либо так пройдет». Митя