Макорин жених
Шрифт:
– Тут, Паша, нет противоречия. Тут, понимаешь ты, диалектика!
И уже серьезно продолжал.
– А насчет чуренковского метода попробуем? А?
– Надо с ребятами поговорить. Попробовать-то недолго...
3
Никому не рассказывала Макора, сколь тяжело ей было, когда женился Егор. Она не
додавала виду, а у самой все валилось из рук, и жизнь казалась не мила. Горше всего было от-
того, что сама оттолкнула, сама отдала его другой.
кажется, поступила. Хорошая у него душа, чистая и простая. А что за старину цепляется
Егор, так в этом виновата и сама она, Макора. Поговорить бы с человеком откровенно, без
утайки, от всей души, показать ему, в чём он неправ, – так нет, подняла нос и отвернулась.
Сердце не позволило! Теперь и страдай. И ему тоже не сладко. Это она видит. И думает,
думает, как поступить. Не пойти ли к нему прямо и сказать: «Егорушка, родной, ошиблись
мы. Оба сделали не так, как велело сердце. Исправим ошибку, пока не поздно...»
В дверь постучали. Макора вздрогнула.
– Да, – сказала она негромко и, увидя вошедшего, воскликнула:
– Ой, Митенька! Как хорошо, что ты приехал...
В маленькую Макорину комнатушку Митя принес волну холодного воздуха со свежим
запахом хвои. По виду девушки он понял её настроение. Не раздеваясь, присел рядом, взял ее
руку.
– Ты всё убиваешься? Не пора ли забыть, выкинуть из головы и сердца?
Она всхлипнула, разрыдалась и ткнулась лицом в его грудь.
– Митенька, тяжело мне... Ты не знаешь, как тяжело и как я виню себя. Митя, ты не
смейся надо мной, если я тебе скажу. .
Она подняла голову, мокрыми глазами смотрела на него.
– Митя, я хочу исправить ошибку, – прошептала, сжав руку. – Я вырву его от неё и от
всех их...
– Да... Нелегко это будет, Макора, – осторожно сказал Митя, встал и зашагал по комнате.
Половицы поскрипывали – Митя потяжелел за последнее время, стал похожим на своего
дядю. Макора следила за ним, притихшая, настороженная. Когда он остановился, она
выжидательно встала. Митя протянул ей руку.
– Если потребуется поддержка, можешь всегда надеяться...
Она постепенно успокоилась, захлопотала вокруг стола.
– Да ты раздевайся, Митенька. Видишь, сколь внимательная хозяйка, даже забыла
предложить гостю раздеться...
– Гостю... Скажешь тоже...
– Гость не гость, а самый родной человек, – выпалила Макора с таким жаром, что Митя
смущенно заморгал. Разделся, сел к столу, с удовольствием потянул крепкий чай из кружки.
– Стаканов-то у меня нет, – извинилась Макора, подвигая ему эту вместительную
посудину.
–
достать стакан.
Попивая чаек, он рассказал Макоре, о чем беседовал сегодня с Пашей Пластининым.
– Надо ребят подживить. Думаю с неделю тут пробыть, попробуем, как и что. Ты уж не
спускай с них потом глаз. Мало ли какие заминки, чтоб не расхолодились... Пойдёт?
– У меня теперь, Митенька, всё пойдет. Сердце окрылилось.
Он шутливо погрозил пальцем.
– Ну-ну, ты не очень зазнавайся. Всё впереди.
– Да, – вздохнула Макора, а глаза у неё горели. – Было бы что кпереди... Хоть уголек
тлеет, а всё же светится...
В эту ночь Макора уснула крепко, как давным-давно не спала. Утром чуть свет побежала
в делянку. Там ещё было тихо. Лишь в дальнем углу квартала одиноко шуршала пила. Сердце
у Макоры екнуло – ведь это Егор. Может, сейчас и пришел тот решительный миг, который
повернет всё?
4
Егор привычным жестом смахнул со лба капли пота, распрямил плечи, посмотрел на
бледный серпик месяца, зацепившийся, за верхушку сосны. Недавно народился, погода,
значит, постоит хорошая. Он усмехнулся, вспомнив, как Митя учил его различать
(безошибочно молодой или ущербный месяц. Приставь к его концам палец, и если получится
буква Р, значит, молодой, родился недавно, растет. А ежели получится буква У, значит,
ущербный, убывает. Придумают же люди! И забавно и толково.
За спиной послышался шум шагов. Кто бы в такую рань? Егор обернулся. По немятому
снегу шагала женщина. В потемках Егор лица различить не мог.
– Доброе утро, Егор Павлович, – услышал он голос Макоры.
Её-то уж никак не ожидал встретить здесь спозаранок. «Да ведь она нынче профсоюзной
начальницей стала, соревнованьем заведует, – вспомнил он. – Меня, наверно, втягивать
пришла в соревновательство».
– Здравствуешь, Макора Тихоновна. Рано ты встаешь. Да и в лес одна прикатила. Не
боишься?
– Кто треску боится, тот в лес не пойдёт, – ответила она тем наигранным тоном, каким
нередко скрывают свое волнение. – Волки от нашего шуму-гаму давно убежали, а медведя...
Вот одного встретила, да он, наверно, не кусается... ручной стал...
– Язычок же у тебя, Макора. Топор бы мне такой, десять кубов нарубил бы в день, ей-
богу...
«Ну вот, никакого серьезного разговора и не выйдет, побалагурим так и конец», – с
горечью подумала Макора. Она переменила тон.