Максимум внимания
Шрифт:
Впрочем, о Сочи в ту пору помышлять нам не приходилось, хоть и сезон, ибо новый путь привел меня не на черноморские целительные пляжи, а в кабинет главного судебномедицинского эксперта республики.
Принял он меня, выслушал. Почитал привезенные мною документы, в том числе и справку о том, что страдал покойный Потапов алкоголизмом, пожевал губами, словно конфетку пососал, и говорит:
— Просите создать комиссию?
— Да, — говорю.
— У меня возражений нет.
Прищурился профессор на меня, хитренько так.
— Скажите, — говорит, — вы об академике Копыловском, Викентии Михайловиче, слышали что-нибудь? А? Светило! Последняя,
Копыловский? Знакомая фамилия. И имя знакомое. Откуда, думаю, знаю я его? В книге, что ли, какой упоминание о нем встречал, или в газете? Скорее всего, в газете.
— Слышал, — говорю, — краем уха.
Пососал опять эксперт невидимую конфетку.
— Рекомендую, — говорит, — к нему обратиться... Формальную сторону я попробую уладить, но и вы не зевайте. Поговорите с ним неофициально, уломайте возглавить комиссию. А членов мы выделим. Самых опытных. Словом, ни пуха вам, ни пера...
Не было печали, так нет — поезжай гордого академика упрашивать!
Поехал.
Отыскал я резиденцию академика, надел халат и пошел бродить по незнакомым этажам. Иду, таблички читаю. За какой, думаю, скрывается маститый ученый муж? Внизу-то мне сказали, что в кабинете застать его невозможно и искать следует во всех комнатах подряд. Авось попадется.
Заглянул в одну комнату, в другую.
— Был, — говорят, — только что вышел.
В третьей — то же самое. Прямо-таки миф какой-то, а не академик. Право слово, касайся дело лишь меня самого, плюнул бы я на все и не стал бы его отыскивать. А тут, кстати, и халат мне попался из числа недомерков. Глянул я на себя в зеркало и понял, почему люди в комнатах, куда я заходил, давились от улыбок — куда какой забавный вид: высоченный дядя наряжен в поварскую курточку, рукава которой едва доходят ему до локтей.
Стащил я с себя чересчур эксцентричный этот наряд, перевесил его через руку и путешествую в костюме. Только успел два десятка шагов сделать, как слышу, окликает меня кто-то командным голосом:
— Вы почему без халата?
Повернулся: стоит передо мной маленький толстяк в белоснежном халате, за ним — свита, человек этак десять, все на него смотрят, а он — на меня, и челюсть у него вниз ползет от изумления.
— Сергей, — говорит. — Ей богу, Сергей!
— Молекула! — говорю.
Ну да, стоит передо мной собственной персоной Молекула. Изменился, конечно, но все такой же коротышка, каким был когда-то в школе второй ступени.
Покраснел.
— Товарищи, — говорит, — можете идти. Я к вам позже присоединюсь. — И мне, когда остальные отошли: — С ума сошел! При студентах — Молекулой! Типун тебе на язык!.. Какими судьбами?
Объяснил ему в двух словах. К академику, мол, по делу.
— По какому, — спрашивает, — делу-то?
— Долго рассказывать.
— А ты не спеши. Пойдем в кабинет.
Теперь дошла до меня очередь рот от изумления открывать.
— Позволь, — говорю. — Так ведь...
— Вот именно!
— Ты — академик?
— А что? Убит? Наповал?
— Наоборот, — говорю. — Рад!
— Еще бы, посмел бы ты у меня не радоваться... Встречаешь кого-нибудь? Я позавчера Кутикова встретил. Помнишь? Прорабствует на стройке. А Жека наша, Колючка, замужем за Васей. Хорошо живут, черти. Они там что-то с текстилем мудрят...
По дороге до кабинета вспомнили мы с ним старых своих друзей, по пальцам насчитали тех, кого видим, и замолчали оба. Подумали об одном и том же. Нахмурился
— Да, — говорит, — война многих унесла. Будь они прокляты, войны эти!
Словно черту подвел.
Устроились мы в прохладном его кабинете на диване, положил он мне руку на колено.
— Рассказывай, — говорит.
Старался я говорить покороче, но ничего не получилось. Минут двадцать занял мой рассказ. Поднял он брови.
— Кулаком, говоришь, убил? Куда ударил? — спрашивает.
— По шее, справа, пониже затылка.
— И убил?.. Ересь! Плохого же ты, Сергей, мнения о человеческом организме. Нас матушка-природа из прочного материала делала. Ошибки, разумеется, допустила, старуха, но не особенно грубые. В мелочах... Спортом не увлекаешься?
— Нет, — говорю. — Причем здесь спорт?
— А ты на бокс сходи. Полюбуйся, как наносят боксеры друг другу затрещины, по силе равные удару задней ноги лошади. И, представь себе, не умирают... Насмешил ты меня.
— Слушай, — говорю, — дорогой мой академик, мне не до юмора. Скажи лучше, согласен ты возглавлять комиссию? Коротко говори: да или нет?
— Конечно, да. Для старого друга...
— Только по дружбе?
— Ух, — говорит, — как был ты, братец, вредным парнем, так и остался. Чего ты на меня взъелся?.. По дружбе... Не по дружбе. По службе, если уж хочешь знать! Должность у меня такая — помогать вашему брату. Заездили вы меня, даром, что академик. Второй год учебник дописать не могу — только сяду к столу, как кто-нибудь из твоих сослуживцев приезжает: экспертиза... Привык... Республиканский эксперт и звонить теперь не решается, обходным путем берет. Передай ему — согласен, мол, Копыловский... Сам будешь при эксгумации и вскрытии трупа присутствовать? Запаха не боишься?
— Нет, — говорю. — Но присутствовать буду не я, а следователь Корзухина.
— Ага, боишься, значит? Признавайся...
Не в чем, думаю, мне признаваться. Просто не приходилось еще Марии Федоровне проводить эксгумацию, а опыта набираться надо. Где же набираться, если не в компании с академиком? Вот и весь секрет.
Впрочем, по-моему, так и остался академик при убеждении, что я изыскал благовидный предлог, чтобы увильнуть. Слишком уж горячо он хвалил меня за стремление обогащать знаниями молодежь. Даже на лестнице все еще шептал мне в ухо комплименты по этому поводу, а на прощанье, пригласив захаживать на огонек, ввернул какую-то заковыристую латинскую фразу, смысл которой приблизительно соответствовал нашему: «О, если бы юность умела, если бы старость могла!». Рассчитался-таки за Молекулу!
10
Мария Федоровна отнеслась к предложению моему совсем не с таким энтузиазмом, как я ожидал.
— Спасибо, — говорит, — удружили вы мне, Сергей Саныч. Вы что же, полагаете, будто я железная? Три дня Катю Акимову утешаю, а заодно и не пропускаю к вам, как вы просили, а теперь... Нет, это просто бесчеловечно, если хотите знать. На эксгумацию я, естественно, поеду, но...
Однако я решил быть жестоким до конца и объявил расстроенной Марии Федоровне, что кандидатура ее согласована с прокурором и если ей так уж хочется отказаться, то говорить это нужно не мне, а ему. Прокурора же Мария Федоровна по молодости боялась куда больше, чем покойников, и таким образом тема оказалась исчерпанной. Впрочем, Машенька и сама понимала, что кроме нее ехать некому: Пека был занят по другому, довольно сложному делу, а у меня на день эксгумации были вызваны повестками некоторые свидетели.