Максимум внимания
Шрифт:
— Найдутся... Толины... Я из соседней квартиры Анну Ивановну приглашу. И мужа ее. Они пенсионеры. Можно?
— Можно, — говорю.
Убежала она, а я стал грамоту рассматривать. Заодно и стол оглядел, где в обычное время гирька лежала. Теперь стопка бумаг вместо нее прижата пресс-папье. Отдельно листок лежит — расписание приема передач в тюремной канцелярии. Да, нелегко ей приходится, бедняге.
Вернулась Катя с пенсионерами, объяснил я им, что от них требуется, и под надзором всех троих, а в придачу и любопытствующей соседки, осторожно выдрал из стены два гвоздя, которыми была прибита полочка для телефона. Обставил все нужными процессуальными формальностями,
— Вот и все, — говорю. — Спасибо, что помогли. Не разрешите ли мне заодно забрать у вас эту грамоту?
— Берите... Может быть, она Толе поможет...
Может быть, думаю. Хотел бы я, чтобы это было так. Спрятал грамоту в портфель и откланялся.
В прокуратуре встретил Пеку.
— А я, — говорит, — только что от эксперта. Со вторым заключением. Пишет, что в данном случае удар кулаком в область шеи не мог привести к смерти. Головой ручается. Такие дела.
6
В тот же день вызвал меня к себе помощник прокурора с докладом по делу Акимова. Выслушал и морщится, как от зубной боли.
— И чего вы тянете? — спрашивает. — Материал собран достаточно полный, приступайте к составлению обвинительного заключения. Напрасно мудрите, товарищ Оленин.
— Так, — говорю. — Спорить не намерен. Встретимся у прокурора.
Вышел из кабинета и едва сдержался, чтобы дверью не грохнуть. Эк, думаю, все у него быстро — раз, раз!
Минут через десять приглашают к прокурору.
Доложили мы прокурору каждый свое, отпустил он помощника, выдал мне очередную папиросу и спрашивает:
— Объясни мне, Сергей, без чинов и формальностей, почему затягиваешь следствие? Я на тебя не давлю, но учти — делом Акимова интересуются в прокуратуре города.
— Знаю, — говорю.
— Я тебя как старый друг спрашиваю, а не как начальник: не ищешь ли ты, брат, сложностей там, где их нет?
— Нет. Посуди сам. Акимов не из той породы, что запираются ради запирательства. Да и принципиально не так уж важно, чем он там ударил — гирькой или кулаком. Свидетелей не было, а значит никто и не докажет, что драка была затеяна с заранее обдуманным намерением убить. Косвенные же наши улики суд сочтет недостаточными для квалификации действий Акимова, как действий с умыслом...
Похмыкал прокурор.
— Всякие, — говорит, — случаи встречаются. Разные причины.
— Золотые, — отвечаю, — слова. А посему я и намерен заниматься этим случаем. Из-за причин. Пока не установлю мотивы драки, пока не уточню все детали, за обвинительное заключение не возьмусь. Совесть не позволит... Закон мне дает еще двадцать четыре дня, и я их использую. Точка!
Вздохнул.
— Действуй, — говорит.
7
Итак, что же кроме интуиции Марии Федоровны и грамоты за работу на целине свидетельствовало в пользу Акимова? Некоторые бытовые частности. Раз. Упорство, с которым он стоял на своей позиции. Два. Что еще? Характеристика из полкового штаба, прибывшая с неожиданной быстротой. Даже не сама характеристика (в ней все было причесано на прямой пробор), а письмо, приложенное к ней неведомым мне майором Пятаковым.
«Уважаемый товарищ следователь! — писал майор Пятаков. — Извините, что обращаюсь к Вам не в установленном порядке, но надеюсь, что Вы поймете меня правильно. Анатолий Акимов более года служил в моей роте, и с моей стороны было бы непорядочным не написать Вам о нем несколько слов. Я не знаю, в чем его обвиняют, однако
Письмо кончалось так: «Если понадобится, я готов приехать в Москву и выступить свидетелем в пользу Акимова. Данное письмо я заверяю в штабе, чтобы Вы могли его использовать, как мое официальное свидетельство. С уважением. Член КПСС с 1941 года, майор Пятаков Прокофий Николаевич».
Первой прочитала это письмо Мария Федоровна.
— Ага! — говорит. — Есть правда на свете! Что скажете, Комаров?
Забрал Пека у нее письмо, пробежал глазами.
— Ну и что? — спрашивает. — Все это, конечно, весьма благородно, но нисколько не объясняет, почему Акимов убил Потапова.
Как видите, в маленькой нашей бригаде роли разграничились достаточно четко: Мария Федоровна представляла наиболее оптимистически настроенную ее часть; Пека в некотором роде демонстрировал скепсис; а я изображал этакого убеленного сединами мудрого старца, примиряющего молодежь. По чести говоря, двусмысленная эта роль была мне совсем не по сердцу, но как-то так с самого начала получилось, что я оказался меж двух огней и самим течением событий вынужден был объявить нейтралитет.
Воевали Мария Федоровна с Пекой, как правило, молча и без партизанщины. О том, что идут военные действия, можно было догадаться лишь по тому, с каким тщанием Пека и Машенька работали над своими версиями. Старались перещеголять друг друга в аккуратности и быстроте. Мне при таких обстоятельствах, очевидно, полагалось быть не столько беспристрастным, сколько лукавым. И я был лукав! В тайне от Пеки я поощрял Машеньку, таинственно намекал на какие-то секретные пекины успехи, а Пеку, одобряя, ориентировал на достижения многообещающего следователя Корзухиной.
И вместе с тем все это не было соревнованием ради соревнования. Каждый ни на секунду не забывал, что в итоге речь идет о людях, и конкретно об Акимове.
Первой ощутимых результатов добилась Мария Федоровна. В день получения нами письма от майора Пятакова положила она передо мной десятка два протоколов и объявила:
— На версию об убийстве из ревности ставьте крест! Вечная ей, — говорит, — память! Все, кто хоть мало-мальски к делу причастен, допрошены и прямо-таки с трогательным единодушием твердят, что Акимов знал о прежнем увлечении жены, но к Потапову относился хорошо. Даже деньги ему одалживал. У Потапова в записной книжке есть заметочка, что одиннадцатого июля он взял у Акимова в долг двадцать рублей...
В сочетании с письмом это было уже кое-что. Немного, но все-таки вроде лучика света в наглухо зашторенном окне.
А двадцать четыре часа спустя мелькнул еще один лучик, выхвативший из темноты гвоздь от телефонной полочки, на котором эксперты нашли частицы латуни от гирьки. Крохотные такие, но вполне объективные частицы.
Сияет моя Мария Федоровна, как именинница, да и Пека, даром, что человек, отравленный скепсисом, довольно милостиво заметил: дескать слава аллаху. Акимов не совсем безнадежно изоврался. Впрочем, Пека и здесь не утерпел, добавил: