Максимум внимания
Шрифт:
— Да, — говорит. — В общем-то оно так... Но все-таки в бухгалтерии, возможно, догадывались...
— О чем?!
— Это я виновата. Они меня спросили, как проводить счета по контокоррентной книге, а я не знала... Но они не обо всем догадались! Я им сказала, что вы из министерства, а я — ваша племянница, что просто так помогаю вам, для практики. Сказала, будто вам одному трудно, потому что вы человек пожилой. Даже в некотором роде старый уже.
— Спасибо, — говорю, — за комплимент.
И остро так почувствовал, образно говоря, бремя лет на плечах. Пятьдесят три
Впрочем, особенно огорчиться я не успел. Кстати или некстати вызвало меня начальство, усадило в кресло, угостило папиросой и...
Словом, хоть и здорово поубавилось сейчас работы по нашей специальности, но на пенсию выходить рановато. Служим.
Максимум внимания
1
Убийство!
Явление из ряда вон выходящее. Когда же совершают его среди бела дня, на лестнице густонаселенного дома, в двух шагах от отделения милиции, то это уже даже не чрезвычайное, а сверхчрезвычайное происшествие. Поэтому, передавая мне дело, прокурор предупредил:
— Прошу проявить максимум внимания. Будете работать бригадой. Вы руководитель.
— Ясно, — говорю.
— За Корзухиной присмотрите, чтобы не горячилась.
С тем и отпустил.
Собралась наша бригада — Корзухина Мария Федоровна, теперь уже не стажер, а полноправный следователь, Петр Андреевич Комаров, иначе — Пека, и я. Ждем, когда приведут Акимова. Разместились в моих апартаментах и покуриваем, мозгуем, как быть. То-есть мы с Пекой курим, а Мария Федоровна только страдает от этого. Морщится, но не решается сделать выговор — знает, что табак нам с Пекой вроде как бы помогает работать.
Убийство совершено днем, прошло всего несколько часов, а материалов уже целая гора. Тут и рапорт участкового уполномоченного, и первые протоколы допросов свидетелей, уже составленные Комаровым, и еще не просохшие фотографии места происшествия и трупа, и показания задержанного. А суть-то вся укладывается в несколько строчек из рапорта участкового: «12 июля с. г. около 13 часов на лестнице дома 10 по Горбатой улице во время ссоры с гражданином Потаповым, возникшей на почве квартирных скандалов, гражданин Акимов нанес ему несколько ударов по шее, от которых Потапов тут же скончался». Сухо. Просто. Без эмоций. И уведомление соответствующее приложено из отделения, что гражданин Акимов А. Г. содержится под стражей в камере предварительного заключения. В особой упаковке — вещественное доказательство: латунная гирька, найденная в кармане Акимова.
Молчим. Мария Федоровна по обыкновению немного нервничает. Не выдержала:
— Да, — говорит. — Подумать только — кулаком убил. Какой же он, этот Акимов, должно быть, здоровяк. Настоящий громила. Я его, знаете, ясно так себе представляю: огромного роста, кулаки, как арбузы. Как живого вижу.
Тут Пека зашевелился. Перебил кротким таким тоном:
— Завидую. Такие способности ни за грош пропадают. Надо прокурору доложить, что у нас ясновидящая объявилась — пусть
Заспорили.
— Стоп! — говорю. — Слушай, бригада, мою команду. Отставить споры, переходим к делу.
Первым Пека спохватился:
— Есть!
— Свидетелей ко мне вызвал?
— Так точно, товарищ комбриг!
— Не паясничать! Что-то вы, друзья мои, развеселились. Не ко времени.
Посерьезнели... Мелочь, конечно, но важная — настроение следователя перед допросом.
2
Если из двух, вошедших в мой кабинет — Акимова и милиционера, — кто и походил на нарисованный Марией Федоровной портрет, так это был милиционер. Рослый, широкоплечий, угрюмый.
А Акимов как раз оказался вполне обычным двадцатишестилетним парнем — не очень высок, но и не низок, не худ и не толст. Белобрысый. В аккуратном таком пиджачке, с аккуратной латочкой на локте — искусно очень заштопано, в цвет, в рисунок. Сразу чувствуются любящие руки. Не могу сейчас сказать точно — почему, но именно эта латка, при всей ее незаметности, бросилась мне в глаза. И лишь потом разглядел я лицо Акимова. Как оно выглядело в иное время — не знаю, однако сейчас вид у него был весьма неприятный, почти разбойничий какой-то, наверное, из-за громадного синяка под правым глазом.
Сел. Руки за спиной держит. Ни на кого не смотрит.
— Здравствуйте, — говорю, — Акимов.
Вздрогнул. Напрягся. Скулы побелели. Видно, что чувствует на себе взгляды четырех пар глаз. Три пары принадлежат нам — Пеке, Машеньке и мне, а четвертая — милиционеру, который плечом подпирает дверной косяк и буквально сверлит глазами акимовский затылок.
— Вы что ж, — продолжаю, — дар речи потеряли?
Сказал и сам чувствую: не то. Совсем не то! Не будет он отвечать, если разговаривать с ним в таком тоне и в такой компании. Получается, что мы одним этим скоплением своим его запугиваем.
Подмигнул я незаметно Пеке, скосил повыразительнее глаза в сторону конвоира и уткнулся в первую подвернувшуюся под руку папку. Делаю вид, что страшно занят. Слышу: прокашлялся Пека.
— Можете идти, — говорит он милиционеру. — Подождите в коридоре.
Вышел конвойный, а Акимова вроде бы совсем пришибло. Съежился, голова в плечи ушла, смотрит на кончик ботинка. О чем-то своем думает. О чем?
Задал ему Комаров положенные вопросы, получил ответы — короткие, едва внятные: Акимов Анатолий Григорьевич, женат, не судим, беспартийный, токарь и так далее. Записал все это Пека и спрашивает:
— Ну, Акимов, как было дело?
Молчание.
— Знаете, в чем вас обвиняют?
Молчание.
— Ну что ж вы, Акимов?
Молчание. И вдруг слышу всхлипывание. А потом — плач. Горький такой, совсем детский плач. Будто обидели несправедливо мальчишку или бросили одного в темном пустом поле, и стоит он, напуганный и одинокий, не зная, куда идти и где искать помощи.
Посмотрел я на Пеку и говорю деловым тоном:
— Петр Андреевич, нам с вами ровно в шесть к прокурору. Не оторветесь ли на минутку? Сейчас уже без трех минут шесть.