Маленькие милости
Шрифт:
Что за, на хрен, невысказанное такое?
– Ну, выкладывай, – говорит Кармен.
– Ты о чем?
– О том, что тебя тревожит.
– Может, я просто волнуюсь.
– М-м-м… Не-а. – Она кладет салфетку на колени и поправляет под собой стул. – Ты не здесь, не в этом ресторане. Не со мной. А я, между прочим, сегодня красивая.
На ней белая блузка-крестьянка, джинсовая юбка и ботфорты того же цвета, что красное дерево, из которого сделана барная стойка. Светлые волосы дугой спадают на глаза – не так, как в вечер их повторного знакомства, – и украшений больше: серебряное колье и серебряный браслет на левом запястье,
Он говорит Кармен, что она очень красивая.
– Ну наконец-то… Ладно, прекращай юлить; о чем задумался?
– О тебе.
Она со смешком показывает Бобби средний палец.
– Поверь, лучше тебе сейчас рассказать начистоту, что тебя беспокоит, чем весь вечер вот так озабоченно сидеть, пока я не психану и не уйду.
Официантка приносит напитки – красное вино для Кармен и разливное пиво для Бобби, – и они поднимают бокалы за первое свидание.
Он рассказывает ей об Огги Уильямсоне и свидетелях, которые видели, как четверо подростков гонят его на платформу. О том, как труп Огги нашли на путях следующим утром. О том, что в подростках опознали двух девушек и двух парней из Южки. О том, что двоих удалось вызвать на допрос, но явились оплаченные Марти Батлером адвокаты и забрали их.
– А оставшиеся двое? – спрашивает Кармен.
– Один – крепкий орешек; самый, пожалуй, тяжелый случай из четырех. У Марти с ним личная связь, так что он точно ничего не скажет.
– А вторая девушка?
– Никто не знает, где она.
– Мертва?
– Поговаривают, смоталась во Флориду.
– Но сам ты как будто в это не веришь.
– Кое-что не сходится, да, – признается он. – Не понимаю, чем она так выделяется из всей четверки. Это-то и сбивает с толку.
Кармен задумчиво отпивает вина и смотрит Бобби прямо в глаза. Ему так это нравится, что он немедленно хочет куда-нибудь спрятаться. Фамильная черта Койнов: чувствуешь приближение счастья – беги. Потому что после счастья всегда наступает боль.
«Спасибо, мама. Спасибо, папа, – думает Бобби. – Такое вот отношение к жизни привили. Воспитатели хреновы…»
– Однако эта девочка может быть свидетельницей убийства, – говорит Кармен.
– Или причастна к нему.
– Необязательно. – Она многозначительно приподнимает брови. – Может, просто присутствовала рядом, а затем у нее не вовремя проснулась совесть…
– Мысль интересная, – признаёт Бобби, и перед внутренним взором снова возникает лицо Мэри Пэт: лихорадочно горящие глаза, в которых мимолетно вспыхивает отчаяние и боль.
«Невысказанное».
– У тебя дети есть? – спрашивает он у Кармен.
– Да, сын. Он уже в колледже. Сумела поставить его на ноги до окончания школы, прежде чем все пошло наперекосяк. Единственное, что я не пустила коту под хвост.
Бобби снова смеривает ее оценивающим взглядом.
– Ты что, родила еще в старших классах?
– Посмотрите, какой мастер комплиментов, – улыбается она. – Нет, Бобби, я родила в девятнадцать. Когда закончила школу. Сыну сейчас тоже девятнадцать, дальше сам посчитаешь.
Бобби ахает в притворном ужасе:
– Так ты на четыре года меня старше!
– Да, но сохранилась явно получше.
Бобби не помнит, когда в последний раз смеялся столь непринужденно. Через
– Может, закажем чего-нибудь? – предлагает она.
– Да, конечно.
Но звать официантку они не торопятся. Просто сидят и изучают друг друга.
– А у тебя есть дети? – спрашивает Кармен.
– Тоже сын. Ему девять. Живет с матерью, приезжает ко мне на выходные.
– Хорошо, тогда спрошу: как бы ты поступил, если б твоему ребенку причинили вред, а полиция лишь развела бы руками?
Бобби сразу же представляет себе Брендана, его открытый взгляд и улыбку, его добродушное желание, чтобы все вокруг были счастливы. Это желание одновременно трогает и пугает. Если мир ранит его – серьезно ранит, – сумеет ли Бобби остаться целым?
– Даже не знаю… – говорит он. – Нет, конечно, я знаю, что захочу сделать, но я, как ты понимаешь, верю в закон и порядок. А вот окажись мы, допустим, среди первопоселенцев на Диком Западе лет сто назад и кто-то обидел бы моего сына?.. Тогда да, я отправил бы обидчика прямиком к Эйбу Линкольну на тот свет.
Кармен кивает:
– Я часто об этом думаю: сказать, что ты убьешь любого, кто тронет твоего ребенка, легко. Но есть законы, последствия. За убийство сажают, и выходит, что ребенок будет расти без тебя.
– Только закон и отличает нас от животного царства.
– А родители той девочки тоже так думают?
– У нее только мать.
– И что она за человек?
– Та еще штучка, – усмехается Бобби. – Будь у меня во взводе штук пять таких, мы предотвратили бы ту чертову войну в зародыше.
– Погоди, речь все еще о женщине?
– О, это особый сорт. Таких выращивают только в трущобах Южки.
– Она тебе как будто нравится.
– Ну да, – кивает он, затем замечает, как нахмурила брови Кармен. – Нет-нет-нет, ты не подумай. Не в этом смысле.
– А в каком?
– Ну… – Он задумывается. Как можно описать Мэри Пэт Феннесси? – Ее словно никто не учил, что иногда нужно остановиться. И даже не сказал, что это нормально.
– Остановиться?
– Ну или расслабиться. Не знаю, поплакать… Дать волю эмоциям… – Он подбирает слова. – Каким-нибудь кроме гнева, по крайней мере. Вот я, когда вижу сына, обнимаю его так крепко, что он просит отпустить. Я вдыхаю запах его волос, его кожи. Иногда прижимаюсь грудью к его спине, чтобы ощутить, как бьется его сердце. Он уже почти совсем взрослый и скоро станет этого стыдиться, поэтому я пользуюсь моментом, пока могу.
Она кивает, ее взгляд смягчается, а палец поглаживает его ладонь еще нежнее.
– Бьюсь об заклад, – продолжает Бобби, – эту Мэри Пэт никто так в жизни не обнимал.
– Отчего-то мне кажется, что ты хороший отец, – говорит Кармен.
– Никого нельзя назвать хорошим отцом, пока он не умер.
Она мотает головой:
– Афоризм звучит не так [35] .
– Знаешь древнегреческий? – Он улыбается.
– Только философов. Монашки вдолбили.
35
«Никого нельзя назвать счастливым прежде его смерти» – высказывание приписывается Солону, афинскому политику, одному из «семи мудрецов» Древней Греции.