Маленькие милости
Шрифт:
– Терпеть не могу монашек! – выпаливает Бобби.
– Я тоже. Хотя их есть за что пожалеть. Священникам вся выпивка и признание, а им? Монастырь?
Подходит официантка, и они расцепляют руки, чтобы полистать меню и сделать заказ.
Официантка удаляется, Кармен снова кладет руку на стол и приглашающе вскидывает бровь. Бобби протягивает ей свою руку, и она накрывает ее второй ладонью.
– У этой женщины есть еще дети?
– Был сын, но он умер.
– А муж?
– Было двое. Один ушел, другой официально признан погибшим.
Кармен убирает руку, берет бокал и отпивает вина.
– Значит, если с ее дочерью и правда случилось что-то ужасное, то ей,
В это мгновение сквозь Бобби будто пролетает привидение. Могильный холодок пробирает его от макушки до пяток, а затем выходит из груди.
– Я даже не знаю, что ответить, – признается он.
После ужина Бобби провожает Кармен до дома. Она живет недалеко, в десяти минутах ходьбы от ресторана, но идут они не спеша, растягивая путь. Идут под густой листвой, источающей дневной жар, а когда пересекают Парк-сквер, улицы перед ними расходятся каньонами света и тени.
За ужином Кармен подробнее рассказала о своей работе. Она содержит временное жилье в Роксбери для женщин (часто с выводком детей), спасающихся от домашнего насилия. А сейчас, на этой тихой летней ночной улице, Бобби спрашивает, почему она занимается именно этим.
Кармен отвечает, что с детства мечтала быть юристом и какое-то время даже служить в полиции, только хоть и поступила в колледж на полную стипендию, все равно с трудом сводила концы с концами. Денег едва хватало на жилье и пропитание. Тогда кто-то из знакомых нашел ей подработку в приюте для сбежавших из дома подростков. Именно там она открыла в себе талант убеждать людей – не всех, конечно, далеко не всех, – что они способны начать новую жизнь.
– И ты подсела, – заключает Бобби.
Кармен одобрительно хлопает его по руке в знак подтверждения:
– Подсела, ага. В точку.
– Женщины, бегущие от побоев? Кошмар… Жуткая работенка, если вдуматься.
– Кто бы говорил.
– Не-не-не, – возражает Бобби. – И у меня, конечно, дерьма хватает, но сама по себе работа довольно прямолинейная. Кого-то убили – я ищу виновного. Иногда нахожу, иногда нет, но я не ставлю перед собой цель, чтобы кто-то благодаря мне стал жить лучше. А тебе ведь приходится верить в этих женщин, которые небось в половине случаев еще и добровольно возвращаются к своим мучителям, или же те их находят и уламывают вернуться… Как часто такое происходит?
– Больше чем в половине случаев, – признается Кармен. – Врать не стану, порой кажется, что всё зря. Какое-то время я искала свет на конце иглы. Но наркотики погасили всякий свет вообще.
– И откуда ты теперь его берешь?
– Из веры.
– Веры – в смысле в Бога?
– Нет, веры в людей.
– Ну это так себе вариант, – кривится он.
– Не веришь, что люди могут измениться?
– Не-а.
Она скептически вскидывает бровь и уходит немного вперед.
– И как ты, Бобби, который на самом деле Майкл, вообще рассчитываешь затащить меня в постель? С таким-то настроем?
– Я просто не очень-то верю, чтобы вера реально кому-то помогала, – пробует выкрутиться он.
Кармен возвращается:
– Говоришь одно, а поступаешь иначе… Ты поверил в меня и потому отвез в клинику, а не в тюрьму. Только благодаря этому я не лишилась работы. И ты веришь в ту женщину из Южки, причем настолько, что весь вечер лишь о ней и думаешь, хотя перед тобой такая сног-сши-ба-тель-на-я красотка.
– Это точно, – поддакивает Бобби.
Кармен подходит к нему вплотную, хватает за лацканы пиджака и в первый раз целует в губы – легко, почти целомудренно, но при этом немного влажно.
– Ты отвергаешь надежду, но на самом деле
Она отпускает его пиджак и снова уходит вперед.
– Н-нравлюсь? – ошарашенно спрашивает Бобби.
Кармен оглядывается через плечо:
– Только никому не говори.
Они останавливаются перед ее домом на Чендлер-стрит, окруженном подобными ему малоэтажными кирпичными постройками прошлого века. Бобби не назвал бы район криминальным, однако и безопасным – тоже. Как и весь город, он разрывается между тем, что было раньше, и тем, что могло наступить или не наступить. Кармен указывает на светящееся окно на третьем этаже и говорит, что там ее гостиная.
Подняться туда в этот вечер Бобби не суждено, это ясно и без слов. Поцелуй не в счет. Впрочем, Бобби не против. Вьетнам совсем испортил его в том, что касается женщин. Там он общался исключительно с танцовщицами, девчонками в баре и проститутками, гулявшими по широким тротуарам возле Императорской цитадели Хюэ и окликавшими военных на почти неразличимой смеси вьетнамского, французского и грубоватых английских фразочек из фильмов о гангстерах. Когда Бобби вернулся в Штаты и начал служить в полиции, то первые несколько лет по инерции продолжал зависать со стриптизершами и официантками. А потом познакомился с Шеннон, которую, как теперь понимал, на самом деле никогда не любил. Она была холодной и властной, явно презирала окружающих, и Бобби ошибочно принял ее интерес к нему за признание собственной ценности. В конец концов, кому не понравится, когда к тебе проявляет симпатию тот, кто всех презирает? И обладание столь красивой и столь надменной женщиной дарило ему чувство гордости. Да, именно гордости, но никак не удовлетворения. Впрочем, справедливости ради стоит отметить: Шеннон довольно быстро поняла, что Бобби ее не любит. Беда только в том, что она-то его любила (насколько Шеннон в принципе была в состоянии кого-то любить), и осознание безответности чувств обратило ее и без того эгоистичное сердце в кусок гранита. Только Брендану оказалось под силу пробиться сквозь эту оболочку (и то Бобби сомневался, надолго ли, ведь мальчик скоро подрастет и научится огрызаться). Расставшись с женой, Бобби вернулся к беспорядочному сексу. Далеко не всегда с проститутками, но с женщинами, которые, как и он, не искали обязательств.
Завязав, он исключил из своей жизни все, что пробуждало в нем тягу к саморазрушению и самобичеванию, а это значило в первую очередь порвать со всеми женщинами, с которыми Бобби до этого активно общался.
И вот он стоит перед домом Кармен Дэвенпорт, бережно держа ее за руки. Она благодарит его за приятный вечер, он отвечает тем же, они оба глупо улыбаются, думая, поцеловаться ли им еще раз, – и Бобби понимает, что его так в ней (да и в любой умной женщине) пугает. То, что ей хватит ума мгновенно разглядеть, какое он ничтожество. Он не знает, для чего живет, и никогда не знал. Он не знает, куда идет, и никогда не знал. Глубоко внутри он чувствует себя младенцем, которого аист сбросил в дымоход, и он летит, летит… А все, что видят окружающие, – это не более чем маска.
Они снова целуются, на этот раз смелее, дольше. Бобби со стыдом ощущает, как все его тело пробирает дрожь, и надеется, что Кармен этого не заметит. Будто двенадцатилетка какой-то, блин…
Она мягко отстраняется, но глаза ее по-прежнему закрыты. Затем веки медленно поднимаются, и прозрачные зеленые глаза снова смотрят на Бобби с той самой спокойной рассудительностью, которая пугает его до чертиков.
– Позвони мне завтра, – говорит Кармен, поднимаясь по ступенькам.
– Во сколько?