Маленькие приключения
Шрифт:
Кто были эти мошенники, я не знаю. Едва ли это были профессіональные воры: они старались вломиться черезъ дверь, а было два окна, черезъ нихъ удобне было влзть. Но эти негодяи были настолько наглы, что не побоялись взломать замокъ и двери. Но никогда я не боялся такъ, какъ въ эту ночь, въ преріи въ город Маделіа, притон Іессіи Джемса. И позже нердко приходилось мн пугаться до судорогъ въ горл, и это — послдствіе той ночи. Никогда раньше не испытывалъ я ощущенія страха, которое проявлялось бы такимъ страннымъ образомъ.
2. УЛИЧНАЯ РЕВОЛЮЦІЯ
Разъ лтомъ въ 1894 году меня разбудилъ датскій писатель Свенъ Ланге; онъ вошелъ въ мою комнату на улиц Вожираръ и сказалъ:
— Въ Париж вспыхнула революція.
— Что!? Революція!?
— Студенты хозяйничаютъ
Мн хотлось спать, я былъ золъ и сказалъ:
— Выставьте пожарную кишку на улицу и облейте молодцовъ.
Но Свенъ Ланге былъ на сторон студентовъ, поэтому ушелъ, разсердившись.
Причина, изъ-за которой студенты принялись «хозяйничать», была слдующая.
Извстное общество «Четырехъ изящныхъ искусствъ» устраивало балъ въ увеселительномъ заведеніи Moulin Rouge. Четыре дамы, которыя должны были олицетворять на этомъ балу изящныя искусства; явились почти голыми, — только вокругъ таліи у нихъ были шелковые пояса. Парижская полиція терплива и ко всему пріучена, но тутъ вмшалась, балъ былъ запрещенъ, а учрежденіе закрыто. Художники протестовали; студенты Латинскаго квартала поддержали ихъ, и скандалъ разросся.
Спустя нсколько дней, по бульвару Сенъ-Мишель шелъ небольшой полицейскій отрядъ. Передъ однимъ изъ многочисленныхъ кабачковъ сидло нсколько студентовъ, они язвительно подсмивались и подзывали патруль. Парижская полиція терплива и ко всему пріучена, но тутъ одинъ изъ полицейскихъ разозлился, — онъ схватываетъ тяжелую каменную спичечницу, стоящую на одномъ столик на бульвар, и швыряетъ въ зачинщика. Онъ цлитъ очень неудачно: спичечница, разбивъ окно, влетаетъ въ кабачокъ и попадаетъ въ голову ни въ чемъ неповинному студенту, да такъ, что несчастный убитъ на мст.
Изъ-за этого-то студенты и «хозяйничаютъ» теперь.
Когда Свенъ Ланге ушелъ, я всталъ и вышелъ. На улиц неспокойно, множество народу, конная и пшая полиція. Протискиваюсь, добираюсь до своего ресторана; посл завтрака закуриваю сигару и направляюсь домой. Но толпа уже выросла и давка усилилась. Охранять порядокъ явилась теперь національная гвардія — пшая и конная. Когда она показалась на бульвар Сенъ-Жерменъ, толпа съ крикомъ начала бросать въ нее камнями. Лошадей невозможно было удержатъ, он фыркали, становились на дыбы. Толпа ломала асфальтъ на улиц и швыряла имъ.
Какой-то господинъ, возмущаясь, спросилъ меня:
— Время ли теперь курить сигару?
Я отвтилъ, что не французъ, и не догадываюсь, какая мн предстоитъ опасность, — и это мн извинительно.
Но онъ кричитъ въ изступленіи:
— Революція! Революція!
Тогда я бросилъ сигару.
Теперь уже поднялись не одни студенгы и художники, — со всхъ концевъ Парижа стекались лацарони, разные праздношатающіеся, неопредленные субъекты. Они выползали изъ всхъ угловъ, выныривали изъ боковыхъ улицъ и смшивались съ толпой. И у многихъ приличныхъ джентльменовъ пропадали часы.
Толпа увлекла меня. Тамъ, гд скрещивались бульвары Сенъ-Мишель и Сенъ-Жерменъ, былъ главный пунктъ безпорядковъ, и возстановитъ спокойствіе тамъ казалось очень труднымъ. Толпа долгое время длала все, что хотла. Одинъ омнибусъ переправлялся черезъ мостъ съ того берега Сены. Когда онъ приблизился съ площади Сенъ-Мишель, какой-то человкъ вышелъ изъ толпы, снялъ шляпу и сказалъ:
— Милостивыя государыни и милостивые государи, не будете ли вы такъ любезны выйти…
Пассажиры вышли.
Тогда распрягли лошадей и съ радостными криками опрокинули омнибусъ на тротуаръ. Слдующіе экипажи подверглись той же участи. Конки, проходящія мимо, задерживались и опрокидывались въ одно мсто, такъ что скоро отъ одного тротуара къ другому протянулась высокая баррикада. Вс сообщенія были прерваны; тмъ, кому нужно было пробраться дальше, не могли ничего подлать, ихъ увлекла за собой волнующаяся толпа, ихъ оттсняли въ боковыя улицы или оттискивали къ дверямъ.
Я случайно очутился опятъ у ресторана, откуда вышелъ, — меня несло все впередъ, пока я не очутился у высокой желзной ршетки, которая окружала музей, и здсь я прочно утвердился. Мн чуть не оторвали рукъ отъ тла, но я держался крпко.
Вдругъ — выстрлъ, за нимъ другой. Паника охватила толпу; съ криками ужаса она бросилась въ боковыя
Въ этотъ моментъ было похоже на войну. Счастіе, что я держался за ршетку, — никакая давка меня не пугала. Какой-то задыхающійся безумецъ налзъ на меня. Онъ держалъ высоко надъ головой визитную карточку, совалъ мн ее въ руку и умолялъ о пощад: онъ думалъ, я его убью. На карточк было: докторъ Іоханнесъ. Онъ мн объяснялъ, дрожа какъ осиновый листъ, что онъ армянинъ, пріхалъ въ Парижъ съ научной цлью, а въ Константинопол онъ врачомъ. Я пощадилъ его жизнь и не отнялъ ее у него. Живо помню его разстроенное лицо съ черной рдкой бородой и большими промежутками между зубами на верхней челюсти.
Теперь прошелъ слухъ: стрляли изъ сапожной лавки, или, собственно, изъ мастерской при ней. Будто бы это были «итальянскіе» рабочіе, которые хотли стрлять по полиціи, — ужъ, конечно, виноваты были итальянцы. Теперь толпа опять ободрилась и снова устремилась на бульваръ. Конная полиція пыталась отрзать главный пунктъ отъ толпы, прибывавшей изъ другихъ частей города. Но толпа, замтивъ эту уловку, начала бить окна газетныхъ кіосковъ, бросать камнями въ фонари и ломать желзныя прутья, которые защищаютъ каштановыя деревья, — все, чтобъ помшать загородить это пространство. Когда это не помогло, удалось совсмъ взбситъ лошадей полицейскихъ — он ужъ и такъ становились на дыбы. Для этого принялись поджигать баррикады изъ опрокинутыхъ омнибусовъ. Кром того, продолжали выламывать и швырять куски асфальта, а такъ какъ работа эта была тяжелая, да и самое главное оставалось совершенно не защищеннымъ, то взялись за другія средства. Вывороченные желзные прутья изъ каштанновой аллеи разломали, изскли въ куски, сносили перила у лстницы и скоро очередь дошла до моей большой, отличной желзной ршетки. И тутъ начали разорять, швырять, вс бжали куда-то и опятъ возвращалясь. Такъ шло время. Тогда блюстители порядка получили подкрпленіе изъ Версаля — появились войска. Толпа, заволновалась. Надъ полиціей и надъ національной гвардіей смялись и придумывали злыя шутки, но когда показались войска, раздалось: «Да здравствуетъ армія! Да здравствуетъ армія!» Офицеры, отдавая честь, благодарили за врность. Но какъ только войска прошли, опятъ начались безчинства съ полиціей, съ ршетками, битье стеколъ, и все пошло попрежнему.
Наступилъ вечеръ.
Вдругъ студенты закричали:
— Оплевать Лозе!
Лозе былъ префектъ полиціи. Тогда организовалось огромное шествіе къ дому префекта, чтобъ «оплевать Лозе». Шествіе двинулось. А оставшіяся сзади тысячи продолжали безчинствовать. Мн казалось, что сегодня ничего интереснаго больше я не увижу, поэтому я отправился въ ресторанъ, полъ и вернулся дальней дорогой домой.
Но дни шли, а безпорядки продолжались. Теперь на улиц можно было видть и слышать много удивительнаго. Разъ вечеромъ я отправился въ ресторанъ поужинать. Шелъ небольшой дождь, и я захватилъ дождевой зонтикъ. Вдругъ наполдорог меня останавливаетъ какая-то банда, она занималась разрушеніемъ баррикады, выстроенной на время, — эта баррикада должна была изолировать улицу отъ толпы. Она была выстроена изъ бревенъ и досокъ. Я выглядлъ сильнымъ и былъ имъ нуженъ, они въ очень опредленномъ тон просятъ меня помочь имъ разрушить баррикаду. Я зналъ, сопротивленіемъ не поможешь; я отвтилъ, что радъ имъ помочь. И начали мы и ломать и швырять. Но ничего не помогало. Насъ было, вроятно, человкъ пятьдесятъ, но мы работали недружно и не могли совладать съ баррикадой. Вдругъ меня оснила мысль затянуть псню, какъ это длаютъ норвежскіе каменьщики, когда поднимаютъ тяжесть. Это помогло. Скоро бревна начали трещать, и черезъ нсколько минутъ баррикада обрушилась. Мы закричали: ура!
Я хотлъ уже итти въ ресторанъ, вдругъ ко мн подходитъ какой-то оборванецъ и, ни слова не говоря, беретъ мой дождевой зонтъ, который я поставилъ тутъ же, — и разгуливаетъ съ нимъ. Онъ и не думаетъ его отдавать, говоря, что дождевой зонтъ принадлежитъ ему. Я позвалъ своихъ товарищей по баррикад, чтобы они засвидтельстовали, что этотъ зонтикъ былъ со мной, когда я пришелъ.
— Врно, — отвтилъ человкъ. — Но разв теперь не революція?
Тутъ вс замолчали, и онъ воспользовался своимъ правомъ.