Маленькие приключения

Гамсун Кнут

Желто-зеленая, неизмримая, какъ море, растилась прерія. Ни одного дома не было видно, кром нашихъ собственныхъ конюшенъ и навсовъ для ночлега посреди преріи. Ни дерева, ни куста, — пшеница и луга, пшеница и луга, — насколько хватаетъ взоръ. Цвтовъ нтъ, только среди пшеницы желтыя мутовки дикой горчицы, единственнаго цвтка преріи. Съ этимъ растеніемъ мы боролись, вырывали его съ корнемъ, высушивали, возили домой и сжигали.

Пшеница ходитъ волнами подъ втромъ. ни птицъ, никакого признака жизни, единственное, что мы слышали, — вчное стрекотаніе милліоновъ кузнечиковъ — единственная пснь преріи.

Мы стремились въ тнь. Когда намъ привозили обдъ, мы ложились на

землю подъ лошадь, чтобы хоть немного быть въ тни, пока глотаешь обдъ. Солнце жгло невыносимо, мы были въ шляпахъ, рубашкахъ, штанахъ и башмакахъ, — вотъ и все, легче нельзя было, насъ бы обожгло. Напримръ, если во время работы прорвешь дыру въ рубашк, сейчасъ же вскакиваетъ волдырь.

Во время жатвы пшеницы работали мы по шестнадцати часовъ въ сутки. Десять жатвенныхъ машинъ здили каждый день на полъ-акр. Сжавши одинъ четырехугольникъ, перезжали на другой, сжинали и его.

И дальше, все дальше, а въ это время десять человкъ идетъ за нами, вяжетъ снопы.

Сверху, сидя на лошади, съ револьверомъ въ рукахъ, слдитъ за ними смотритель — ничто отъ него не укроется. Каждый день загонялъ онъ двухъ лошадей. Случится гд-нибудь несчастіе, сломается, напримръ, машина, — онъ тутъ какъ тутъ, исправитъ или отошлетъ. Часто дорога, была дальняя, но все же, если онъ замчалъ гд-нибудь безпорядокъ, сейчасъ же являлся, а если не было ни какого дла, то весь день объзжалъ кругомъ густую пшеницу, и лошадь взмыливалась отъ пота.

Въ сентябр и октябр дни были невыносимо жарки, а ночи холодны. Мы просто замерзали. И потомъ, мы часто не досыпали; насъ будили въ три часа утра, когда еще не разсвтало. Пока мы задавали кормъ лошадямъ, ли сами, совершали длинный путь до мста работы, начинало разсвтать, и работа закипала. Мы зажигали копну сна, чтобы растопитъ масло для смазки машинъ, да; къ тому же грлись немного и сами. Но, конечно, продолжалось это недолго, намъ нужно было къ машинамъ.

Праздниковъ мы не соблюдали. Воскресенье было какъ понедльникъ. Но во время дождя мы не могли работать и тогда лежали въ сара. Играли въ «Казино», болтали и спали. Былъ у насъ ирландецъ, вначал онъ казался мн очень страннымъ; одинъ Богъ зналъ, что онъ такое въ конц-концевъ. Во время дождя онъ лежалъ и читалъ романы, которые привезъ съ собой. Это былъ высокій, красивый малый, лтъ тридцати шести, говорилъ онъ очень громкимъ голосомъ, зналъ и нмецкій языкъ. Этотъ человкъ пришелъ въ шелковой рубашк на ферму и вызжалъ въ ней все время на работу. Когда одна изнашивалась, онъ надвалъ другую. Онъ не былъ дльнымъ работникомъ, у него не было «ухватки» на работу, но это былъ удивительный человкъ.

— Звали его Эвансъ.

Про норвежцевъ нечего говорить, одинъ изъ нихъ удралъ, не могъ вынести рабства — другой выдержалъ, онъ былъ изъ Фальдерса.

У молотилокъ мы старались становиться какъ можно дальше отъ паровой машины: пыль, мякина и песокъ падали, какъ снжные хлопья, и летли изо всхъ отверстій и лопастей машины. Два дня я былъ въ самомъ пекл, я попросилъ надсмотрщика дать мн другое мсто, что онъ и сдлалъ. Онъ далъ мн отличное мсто въ пол при нагрузк возовъ. Онъ никогда не забывалъ, что я ему сдлалъ вначал.

Вотъ какъ это было:

У меня была форменная куртка съ блестящими пуговицами съ того еще времени, какъ я служилъ въ Чикаго на Конно-желзной дорог. Эта куртка съ прекрасными пуговицами очень нравилась смотрителю; онъ любилъ наряды, какъ настоящій ребенокъ, а здсь, въ преріи, ихъ не было. Я ему сказалъ разъ, что онъ легко можетъ получить куртку; онъ мн хотлъ заплатить за нее, я долженъ только сказать, что я за нее хочу. Но когда я подарилъ ее ему, онъ объявилъ,

что вчно будетъ мн благодаренъ. Когда кончилась жатва и онъ увидалъ, что у меня нтъ куртки, онъ мн подарилъ другую хорошую куртку. Разъ, когда я былъ при нагрузк пшеницы, со мной произошелъ эпизодъ.

Съ возомъ пришелъ шведъ. Онъ былъ въ высокихъ сапогахъ, штаны были запрятаны въ голенища. Мы идемъ нагружать. Онъ работалъ, какъ волъ, и я просто не зналъ, какъ мн его придержать. Онъ все наддавалъ; наконецъ, это меня стало сердить, тогда и я началъ работать изо всхъ силъ.

Каждая копна состояла изъ восьми сноповъ, и обыкновенно мы брали одинъ пшеничный снопъ на вилы и подавали на возъ, теперь я бралъ четыре. Я затоплялъ шведа снопами, прямо-таки засыпалъ. Въ одномъ изъ тяжелыхъ сноповъ, которые я подавалъ шведу, оказалась змя. Она проскользнула ему въ сапожное голенище. Я ничего не предполагалъ, вдругъ слышу ужасный крикъ, и, вижу, шведъ соскакиваетъ съ воза, змя съ темными пятнами свшивается у него изъ голенища. Положимъ, она его не укусила, а выпала изъ сапога и моментально исчезла въ жнив. Мы оба гнались за ней съ вилами, но не могли нагнать. Оба мула, запряженные въ возъ, дрожали всмъ тломъ.

До сихъ поръ слышу я крикъ шведа и вижу его въ воздух, когда онъ прыгаетъ съ воза. Мы сговорились на будущее время — онъ не будетъ такъ усердствовать, а я буду подавать по одному снопу.

Потомъ мы пахали и сяли, косили и свозили сно, косили, молотили пшеницу, наконецъ, мы свободы и получаемъ расчетъ. Съ легкимъ сердцемъ, съ деньгами въ карман, отправились мы, двадцать здоровыхъ молодцовъ, въ ближайшій городъ преріи, чтобы по желзной дорог хать на востокъ. Смотритель похалъ насъ провожать, ему хотлось распить съ нами на прощанье стаканчикъ-другой; на немъ была куртка съ блестящими пуговицами.

Кто не присутствовалъ при разставаніи рабочихъ въ преріи, тотъ врядъ ли иметъ понятіе, какъ пьютъ при этомъ. Каждый ставитъ «кругъ», значитъ, на каждаго приходится по двадцати стакановъ. Можетъ-быть, вы думаете, что этимъ и заканчивается?.. Жестоко ошибаетесь, между нами есть, ей-Богу, джентльмены, они на нашу долю предлагаютъ по пяти круговъ. И помилуй Богъ, если хозяинъ сдлалъ бы попытку протестовать противъ излишества. Его бы сейчасъ же выгнали изъ собственнаго кабачка.

Такая банда сельско-хозяйственныхъ рабочихъ разноситъ все, что ей попадется по дорог, она уже при пятомъ круг хозяйничаетъ въ городк, уже съ этого момента она правитъ имъ безъ всякаго сопротивленія.

Мстная полиція превосходна, она дйствуетъ заодно съ бандой, вмст пьетъ съ ней. И по крайней мр два дня и дв ночи пьютъ, дерутся, кричатъ и играютъ.

Мы, рабочіе, становимся другъ съ другомъ необыкновенно любезны. Лтомъ между нами любви особенной не было; теперь же, при разставаніи, вражда забывалась. Чмъ больше мы пили, тмъ добре становились; мы угощались до тхъ поръ, пока не теряли сознанія, тогда приходилось тащить другъ друга на рукахъ. Поваръ, старый, горбатый человкъ съ бабьимъ голосомъ и безъ бороды, уврялъ меня, икая, что онъ — норвежецъ, какъ и я, а причина, почему онъ раньше не сообщилъ мн объ этомъ, — общая нелюбовь янки къ норвежцамъ. Онъ часто во время обда слышалъ, какъ я и Фальдерселъ говорили о немъ и понималъ каждое слово, теперь же все забыто, прощено, — мы добрые малые. Да, онъ потомокъ смлыхъ сыновей Старой Норвегіи и родился онъ 22 іюля 1845 года въ Іов. И поэтому станемъ друзьями и partners; пока говоримъ по-норвежски. Мы обнялись съ поваромъ. Никогда наша дружба не кончится. Вс рабочіе обнимались, взялись за руки — руки у насъ были жесткія — и въ восторг закружились хороводомъ.