Мантык, охотник на львов

Краснов Петр Николаевич

Какъ то вдругъ, посл грохота по безчисленнымъ стрлкамъ, пронесясь мимо длинныхъ вереницъ товарныхъ вагоновъ, мимо двухэтажныхъ вагончиковъ пригороднаго сообщенія, просвиставъ какимъ то длиннымъ, радостно задорнымъ свистомъ, поъздъ окутался горячимъ паромъ, пахнулъ въ лицо Кол запахомъ горячаго масла и нефти и сразу задержалъ свой бгъ, вздохнулъ тормазами, и уже показались черныя, влажныя площадки, освщенныя фонарями, борющимися съ разсвтомъ, и синія блузы съ алыми нашивками, выстраивавшихся рядами носилыциковъ. Почти не было встрчающихъ — и тмъ ясне и четче стали видны дв женщины, отъ вида которыхъ такъ сильно забилось

Колино сердце, что казалось разорветъ кожу и выпрыгнетъ наружу.

Ну, конечно, — мамочка въ черной шляпк, въ своемъ старомъ поношенномъ желтомъ непромокаемомъ пальто, и — въ блой шапочк, принаряженная и выросшая Галина.

Коля ихъ сразу увидалъ, a он не узнали его. Могли-ли он въ этомъ изящно одтомъ въ прекрасный срый костюмъ и въ шляпу съ широкими полями молодомъ человк съ темными усиками надъ губою, пронесшемся мимо нихъ въ окн второго класса, узнать бднаго мальчика Колю? Он искали его въ заднихъ вагонахъ третьяго класса и Коля побжалъ къ нимъ.

Первая увидала его Галина. Увидала и удивилась, по крайней мр въ ея возглас:

— Коля? — было столько же радости, сколько вопроса и недоумнія.

Коля упалъ въ объятія мамочки. Онъ не видлъ ея лица и только чувствовалъ, какъ, щекоча его, били по его щекамъ ея мокрыя рсницы и горячія капли текли изъ глазъ мамочки по его подбородку. И самъ не замчая того, Коля плакалъ.

— Ну вотъ… Ну вотъ, — говорила Галина и заливалась слезами.

Но это продолжалось мгновеніе. Какое сладкое, чудное, незабываемое мгновеніе!

Уже шли въ толп пассажировъ къ желзнымъ загородкамъ, и, идя въ этой толп, Коля спросилъ мамочку:

— A ддушка Селиверстъ Селиверстовичъ?

— Дв недли тому назадъ приказалъ долго жить. Коля снялъ шляпу и перекрестился.

— Царство ему небесное, — печально сказала мамочка. — Ты, Коля, представить себ не можешь, какъ ты хорошо сдлалъ, пославъ мн эти деньги по телеграфу. Они пришли на другой день посл ддушкиной смерти. У меня оставалось пять франковъ! Насъ гнали изъ гостинницы. Благодаря твоей посылк удалось, какъ слдуетъ, по христіански, по православному, похоронить ддушку, въ земл, какъ онъ и хотлъ. Богъ тебя надоумилъ это сдлать, мой милый.

И тутъ же ршили, напившись кофе, похать прежде всего на могилу Селиверста Селиверстовича и тамъ помолиться.

Ддушка былъ похоронепъ за городомъ, на Русскомъ кладбищ, недалеко отъ Русскаго дома. Его могила была рядомъ съ могилой его боевого соратника-туркестанца, генерала Калитина.

Дорогой дубовый, восьмиконечный крестъ стоялъ на его могил, и подл руками казаковъ и туркестанцевъ была посажена «калинка родная». Зеленыя почки на ней опушились блдными листиками.

Галина всю дорогу на кладбище, на могил, гд старый священникъ служилъ панихиду, и когда хали обратно въ Парижъ, молчала. Но, когда въ Париж они сли въ такси и Галина очутилась противъ Коли, она осторожно дотронулась пухлой ручкой, затянутой, какъ у взрослой, въ перчатку, до колна Коли и сказала просительно:

— Коля, а Мантыкъ?.. Ты ничего не сказалъ, когда вернется Мантыкъ?..

— Когда убьетъ двнадцатаго льва.

— А это долго?

— Не знаю. Вотъ его праддъ пять лтъ потратилъ, что бы убить двнадцать тигровъ.

— Пять лтъ, — задумчиво сказала Галина. — Но это ужасно, какъ долго!.. Мн теперь двнадцать… Будетъ семнадцать… Нтъ, это невозможно. Цлая жизнь!

— Ты сама, Галина, ему такъ назначила.

— Ну

ужъ, — сказала Галина. — А онъ такъ и послушался!.. Знаешь что? Напиши ему, что я сказала: — и пяти львовъ за глаза довольно! Пусть только скоре прізжаетъ. Безъ него очень скучно.

Галина лукаво скосила глаза на брата. Она теребила руками маленькій кожаный дамскій мшочекъ. Широкій ребяческій ротъ растянулся, на щекахъ показались «мамочкины» ямки.

— Ахъ ты! Кокетка! — сказалъ Коля. — Туда же!.. У самой ротъ до ушей, хоть веревочкой зашей!

Галина снизу вверхъ посмотрла на брата. Въ голубыхъ глазенкахъ былъ упрекъ. Подумала: — «не обидться-ли ей»?

Но въ такой день нельзя было обижаться.

XXXVI

ПОСЛЕДНЯЯ

Посл обда въ скромномъ, но приличномъ ресторан, мамочка сказала Кол:

— Мы съ Галиной подемъ домой, а ты, Коля, иозжай къ Дарсонвилямъ. Сегодня воскресенье — они на дач. Надо теб ихъ повидать, и поблагодари ихъ еще разъ за Галину, да и разсчитайся съ ними.

Въ этотъ день мамочка умла читать Колины мысли.

Въ шумной праздничной толп парижанъ съ дтьми и собаками Коля высадился въ Вилькрен и, обгоняя всхъ, вышелъ на Парижское шоссе.

Апрльскій день былъ тепелъ, влаженъ и благоуханенъ. По блестящимъ блымъ плиткамъ дороги съ мягкимъ шелестомъ неслись автомобили. Высокіе каштаны выбросили толстыя зеленыя шишки почекъ, кусты за оградами были покрыты нжной листвою. У закрытой кузницы чернла крошками угля площадка, и со вчерашняго дня пахло стылымъ дымомъ. Алымъ пламенемъ горлъ красный насосъ у подавателя бензиновой эссенціи возл гаража. Узкая дорожка, убитая щебнемъ была чуть сыровата, а за сквозною ршеткой пышно цвли растянутыя по трельяжамъ карликовыя груши. Абрикосъ розовыми стрлами метнулъ цвтущими прямыми втками и горделиво мллъ на солнц среди бло-цвтущихъ яблонь. Изъ за калитки дачи «Ля Фэйлле» слышались веселые голоса. Вся семья работала въ саду.

Папа Дарсонвиль въ свтложелтыхъ фланелевыхъ широкихъ брюкахъ и въ рубашк безъ жилета сидлъ на корточкахъ надъ темной клумбой и высаживалъ, въ нее цвточную разсаду. Шарль ему подавалъ ее изъ узкаго деревяннаго ящика, Люси, вся въ бломъ, подъ розовымъ зонтикомъ, одтая, что бы хать куда то, равняла посадку.

— Праве, папа, — кричала она звонко, — опять криво выйдетъ. И ближе надо. Вы очень уже рдко сажаете.

Ея звонкому голосу вторили птицы.

Что это былъ за удивительный день! Никогда Коля не слыхалъ такого дружнаго щебетанья и пнія въ саду Дарсонвилей. Синицы, красношейки, славки — пересмшники, черные дрозды, зяблики — вс старались на перебой, что то разсказать, о чемъ то поспорить въ молодой листв распускающихся деревьевъ и уже густыхъ распустившихся кустовъ сирени, откуда лиловыми брызгами падали крпкія кисти цвточныхъ почекъ.

И опять Коля подумалъ о Мантык. Да вдь это птицы хвалу Богу творятъ, славословятъ Господа въ Его ясномъ и тепломъ солнышк, въ его нжащемъ втерк, что нтъ, нтъ да и прошумитъ молодо и весело по пушистой листв и мотылькомъ заветъ яблочный цвтъ!

На звонкій стукъ калиточнаго замка Люси обернулась. Какъ ясныя звзды загорлись ея синесрые глаза. Въ нихъ — точно и небо, и океанъ, и т моря, что перескъ только что Коля. И какая радость! Э! Да и они безмолвно поютъ хвалу Господу, отражаютъ Его солнце, Его синее небо и на глазахъ растущую зелень.