Мантык, охотник на львов
Шрифт:
— Благодареніе Богу!
— Мн говорили московы, что у нихъ была мудрая царица Екатерина. Та царица говорила: — «лучше оправдать десять виновныхъ, чмъ осудить одного невиннаго». Московъ Николай, прости намъ наши заблужденія!
Негусъ поклонился Кол.
Коля стоялъ подл Мантыка. Слезы текли по его лицу. Онъ не замчалъ ихъ. Онъ совсмъ позабылъ про «бабскія нжности».
Негусъ продолжалъ:
— Больно мн, негусу, сознавать, что тяжкое преступленіе совершилъ мой подданный, габеша, но и сколь радостно, что кровь благо пролилась не отъ блой руки. Мы, абиссинцы, не смшиваемся съ европейцами. Намъ не нужна ихъ высокая, часто идущая
Изъ толпы слугъ мистера Брамбля отделился слуга Арару. Закрывъ ротъ краемъ шамы, онъ подошелъ къ Афа-негусу и передалъ ему, шепча что-то на ухо, небольшой пакетъ. Афа-негусъ, почтительно закрывая половину лица и низко склоняясь, передалъ этотъ пакетъ ликомакосу негуса.
Негусъ выслушалъ Афа-негуса и сказалъ, повышая голосъ.
— Я радъ видть пробуждающуюся совсть у человка, въ ослпленіи жадности и гнва ее усыпившаго. Намъ передали сейчасъ важный документъ, отнятый во время сна у москова Николая. Мы разберемъ его въ свое время. Это укрпляетъ насъ въ нашемъ ршеніи; это говорить намъ, что Господь Богъ Давидовъ и Соломоновъ далъ и намъ пріобщиться къ мудрости великихъ царей. Да будетъ свято ихъ имя.
Негусъ величественно услся на своемъ кресл и по самые глаза закутался своимъ лиловымъ плащемъ.
Точно буря налетла на просторный залъ Гэби. Народные вопли катились къ негусову трону, все наростая. Но это не были крики гнва, жажды мести и крови, но крики ликованія и благодарности.
— Да здравствуетъ Джонъ-хой, великій негусъ! Да здравствуетъ великій царь, левъ изъ колна Іудова! Да здравствуетъ наслдникъ престола Соломонова и его мудрости.
Черныя руки махали надъ черными головами, какъ втви кустарника во время урагана, блыя шамы разввались в воздух. Черные въ блыхъ блкахъ глаза горли, какъ угли.
Толпа сгрудилась у ступеней негусова трона. Тамъ въ яркомъ солнечномъ свт нестерпимо для глазъ сіяли золотые и серебряные лемпты, насчки сабель, украшенія щитовъ. Шкуры львовъ, черныхъ пантеръ и леопардовъ переливали шелками, страусовыя опахала казались золотыми, и негусъ, окруженный своимъ дворомъ, казался Кол и Мантыку какимъ-то сказочнымъ видніемъ.
Лиловая завса закрыла негуса отъ толпы.
Высокое собраніе расходилось, толпясь въ дверяхъ. Въ этой толп, за носилками мистера Стайнлея, шли Мантыкъ и Коля.
XXX
КЛАДЪ ДЯДИ ПЕТИ
Идя рядомъ съ носилками мистера Стайнлея, Коля пожималъ блдную руку своего американскаго друга. Либэхъ и Али несли за ними сундучекъ съ кладомъ дяди Пети.
Странно, — достигнувъ посл столькихъ мытарствъ, лишеній и опасностей цли своего путешествія, Коля чувствовалъ равнодушіе къ кладу. Было любопытно разсмотрть, что заключается въ пакет. Чекъ на большія
— «Счастье въ стремленіи, а не въ достиженіи. Пока стремился — врилъ въ сладость достигаемаго, а достигъ и пришло разочарованіе. И отравило счастье. Оно въ ожиданіи, а дождался-и уже омрачено счастье, нечего ждать. Поблекла радость ожиданія».
Пока ждалъ, искалъ, достигалъ этого клада Коля, онъ казался ему необычайнымъ, заманчивымъ, прекраснымъ, разршающимъ вс сомннія и огорченія. А увидалъ замшлый красный сундучекъ съ истлвшей рубахой и гимназическимъ ремнемъ и пропало очарованіе клада и нтъ нужды торопиться узнать, что тамъ еще лежитъ.
Другое уже манило Колю. Домой!… О! хотя бы въ тотъ временный домъ, гд мамочка и Галина, въ то новое отечество, гд, какъ далекія ясныя звзды, блестятъ ясные глаза Люси Дарсонвиль.
И первыя слова, сказанныя Колей посл бурной благодарности Мантыку, были:
— Куда мы идемъ?
Мантыкъ отвтилъ просто. Точно онъ угадалъ Колины мысли.
— Домой.
— Домой? — переспросилъ Коля. — Да разв есть у меня домъ?
— У тебя? Не знаю. Но у меня здсь есть мой домъ… И, я надюсь, теб и твоему американцу будетъ у меня не плохо. Да и хочется мн поскоре узнать, что оставилъ, кром рваной рубахи и ста талеровъ теб твой дядя Петя. Не очень-то онъ, кажется мн, былъ шикарный.
— А какъ же съ американцемъ? — кивнулъ Коля на носилки.
— Я вызвалъ къ нему Русскаго доктора и, кром того, Маріамъ, дочь геразмача Банти, при немъ. Это она его и выходила.
Коля покраснлъ.
— Маріамъ здсь?
— Да. Геразмачъ Банти у одного своего арендатора — купца — «нагадія» — въ Аддисъ-Абеб, устроилъ намъ помщеніе. Маріамъ тамъ уже распоряжается. Небось, Коля, съ Мантыкомъ не пропадешь!
Они перешли рчку Хабану и направились вдоль ея берега къ небольшой усадьб изъ четырехъ круглыхъ хижинъ.
— Вотъ и мой домъ, — сказалъ Мантыкъ. — Ну, давай же посмотримъ, что тамъ написалъ еще твой дядя Петя? Можетъ, опять какой-нибудь ребусъ закрутилъ. Любить онъ загадки загадывать!
Мистеръ Стайнлей покойно лежалъ на мягко устроенной ему Маріамъ «альг«. На двор суетились и о чемъ-то спорили Либэхъ и Али, врные слуги Мантыка.
Мантыкъ взрзалъ ножомъ пакетъ и передалъ его Кол. Мистеръ Стайнлей внимательно слдилъ за Русскими юношами.
— Ну, Господи благослови! Вынимай, — сказалъ Мантыкъ. Его голосъ дрожалъ.
Коля вынулъ нсколько пожелтвшихъ листковъ бумаги, исписанныхъ крупнымъ почеркомъ. Чернила порыжли и выцвли отъ времени и сырости.
— Все? — спросилъ Мантыкъ.
— Все, — сказалъ Коля.
— Никакого чека?
— Никакого.
— Ну, хотя тысячефранковый билетъ?
— Ничего. Мантыкъ свиснулъ:
— Изабелла — ослабла, — сказалъ онъ. И добавилъ спокойно, равнодушнымъ голосомъ: — читай.
— «25 марта 1912 года, день Благовщенія», — читалъ Коля и сейчасъ же по фразамъ переводилъ для мистера Стайнлея по-англійски: — провинція Шоа, городъ Анкоберъ. Я, Петръ Георгіевичъ Покровскій — въ Русскомъ прошломъ — гимназистъ 1-й С.-Петербургской гимназіи шестого класса, въ Абиссинскомъ настоящемъ арміи негуса Менелика II геразмачъ Петросъ, чувствуя свою близкую кончину, завщаю тому, кто найдетъ мой закопанный кладъ.