Мантык, охотник на львов
Шрифт:
И опять стучалъ по рельсамъ поздъ и шелъ черезъ лсъ, гд на втвяхъ и на телефонной проволок качались маленькія обезьянки уистити съ сдыми бакенбардами, гд испуганно прятались въ листв черныя гурезы и слышался злобный лай павіановъ.
Всю ночь стояли на станціи. Немолчно трещали цикады гд то неподалеку. На абиссинскомъ хутор пли женщины, и Кол казалось, что онъ слышитъ нжный голосъ Маріамъ:
— Абеба, абеба, Илиль — бихи лигаба.
Приходили полуголые галласы, предлагали проплясать дикую «фантазію» и просили денегъ у блыхъ пассажировъ.
А попозже, когда все затихло и тускло, чадя, горла въ разбитомъ фонар керосиновая лампа, Коля сидлъ у окна и слушалъ далекіе звуки пустыни.
Тогда думалъ о Мантык.
Гд то милый Мантыкъ, ничего не боящійся, ибо по настоящему врующій въ Бога?!
Въ Джибути, въ гостинниц «des Arcades» мосье Альбрана, Коля жилъ въ одной комнат съ мистеромъ Стайнлеемъ, какъ равный, какъ товарищъ, какъ молодой другъ американца.
Когда пришелъ пароходъ «Наталь», — мистеръ Стайнлей для себя и для Коли занялъ каюту перваго класса.
Пароходъ былъ небольшой и скромный. И публика на немъ была простая. Офицеры и чиновники съ женами и дтьми хали въ отпускъ съ острова Мадагаскара. Съ ними были ихъ черные деныцики и няни, добросовстно возившіяся съ маленькими французами, родившимися за экваторомъ. Въ первомъ класс за обдомъ не было обычной на большихъ пароходахъ натянутости и напыщенности, никто не надвалъ фраковъ и смокинговъ и дамы были въ простыхъ платьяхъ. Французскіе офицеры въ желтоватыхъ полотняныхъ мундирахъ, т, кто постарше, съ почетными боевыми нашивками и узкими пестрыми ленточками орденовъ, молодые съ короткими аксельбантами на плеч, рзвились, предвкушая радость побывать н]а Родин, повидать своихъ близкихъ. Ихъ радость была понятна Кол, она его заражала. Не умолкая звенла на палуб гитара и то плъ Коля Русскія псни французамъ, то французы пли свои псенки подъ быстро подобранный имъ аккомпаниментъ.
Красное море было тихое. Точно расплавленная, густая масса темносиняго металла лежало оно, и надъ нимъ стояла блая пелена невысокаго тумана. Испаренія моря были такъ сильны, что губы покрывались налетомъ соли. Вс пассажиры надли самые легкіе костюмы. На спардек длиннымъ рядомъ вытянулись соломенныя кресла и качалки, и въ нихъ лежали мужчины и женщины въ сладкой истом жаркаго дня. Пароходные офицеры въ бломъ стояли на мостик свою вахту.
Коля сидлъ подл Стайнлея. Глухо стучали гд то въ пароходныхъ ндрахъ машины и крутился въ масляной труб громадный стальной винтъ, и вода тихо шипла, расходясь далекими блестящими гребнями, надъ которыми носились чайки.
Время шло однообразно и тихо. Звонко отбивали его пароходныя «склянки», да отъ поры до времени гулкимъ рокотомъ раздавались удары гонга, сзывавшіе пассажировъ на утренній завтракъ, на полдникъ и на поздній обдъ.
Въ столовой вс иллюминаторы были раскрыты, мрно шумли вентиляторы и тяжелая панка [89] тихо колебалась надъ длиннымъ столомъ, приводимая въ движеніе рослымъ негромъ. На стол стояли серебряныя вазы со льдомъ и каждый день подавали такъ любимое Колей мороженое.
89
Щитъ изъ матеріи, подвшенный надъ столомъ. Онъ колебаніемъ своимъ, какъ веръ, даетъ прохладу въ зной.
Одинъ день походилъ, какъ дв капли воды на другой. Проплыветъ пароходъ мимо одинокой пустынной розовой скалы, и она исчезнетъ, какъ какое то видніе, и странная мысль поразитъ Колю: — «можетъ быть, на этой скал никто, никогда не былъ»… Покажется вдали дымъ и растаетъ. Гд то прошелъ пароходъ по другому курсу.
И все повышалось приподнятое, радостное настроеніе ожиданія счастья у Коли. И съ легкой досадой сознавалъ онъ, что правъ Будда, что
Въ Средиземномъ мор, отъ европейскаго берега подувалъ легкій втерокъ и несъ какіе то несказанно прекрасные, нжные запахи. Офицеры и ихъ жены француженки толпились на правомъ спардек и, вдыхая эти ароматы, съ тихимъ восторгомъ говорили:
— Ah! C'est la France!.. [90]
Море бжало навстрчу пароходу небольшими ласковыми, глубокаго синяго цвта, волнами, сверкавшими, какъ граненый сапфиръ. Иногда на горизонт, точно шаля, покажется блякъ и исчезнетъ. И опять безконечная череда синихъ волнъ, сливающихся на горизонт фіолетовой полосой съ густымъ синимъ небомъ. Вечеромъ, на запад, все горитъ розовымъ золотомъ и солнце медленно опускается къ морю. На бак толпятся люди, ждутъ подглядть таинственный зеленый лучъ. Надъ солнцемъ широкимъ узоромъ, какими то громадными горами, замками, кудреватыми рощами, стоятъ золотыя облака. Солнце точно расплывается въ мор, разливается узкой золото-огненной полоской и исчезаетъ. Но еще долго продолжается его огневая игра на облакахъ.
90
Ахъ! Вотъ и Франція!
Пароходъ расцвчивается огнями. На палубу вынесли пьянино и звенитъ медлительное танго, а потомъ кто нибудь поетъ. Коля слушаетъ, сидя подл Стайнлея въ тни каютной рубки, и кажется ему, что это Люси поетъ:
— Partir — c'est mourir un peu… [91]
Но… пріхать — воскреснуть. И какъ радостно и сладко это воскресеніе!
Уже говорили: — прошли мимо Италіи. Миновали Сицилію съ таинственнымъ дымкомъ надъ Этной, и вотъ, въ одно дивно прекрасное утро, зоркіе глаза французовъ увидали на горизонт, гд чуть мережилъ розово-лиловый берегъ золотую точку марсельской Notre-Dame de la Garde…
91
Ухать — это отчасти умереть.
И все засуетилось, зашумло, загомонило и со скрипомъ начали раздвигать трюмы и бросать тяжелыя доски на палубу…
Загудли гудки. Пароходъ задержалъ свой бгъ. Подходили къ Жоліеттъ…
XXXV
МАМОЧКА И ГАЛИНА
Парижскій экспрессъ выходилъ изъ Марселя въ 7 часовъ утра и приходилъ въ Парижъ въ пять часовъ, десять минутъ утра на другой день. Коля не хотлъ, чтобы мамочка безпокоилась такъ рано, но не удержался, послалъ изъ Марсели телеграмму: — «вызжаю — семь утра». Думалъ: — не догадается мамочка посмотрть, когда приходитъ поздъ въ Парижъ.
Коля халъ одинъ. Стайнлей остался въ Марсели. Онъ хотлъ пробыть весну возл Ниццы, на Котъд-Азюръ, чтобы подлчить затронутое раной легкое.
Въ утреннихъ, сырыхъ и влажныхъ туманахъ показался Парижъ. Пошли частые тоннели, гд пахло вонючимъ дымомъ и тускло мерцали перегорлыя, точно усталыя электрическія лампочки. Потомъ мчались мимо маленькихъ домиковъ съ опущенными ставнями. Въ бломъ пуху стояли вишни и яблони и въ полумрак чуть брежжущаго разсвта казались особенно прекрасными. На огородахъ блистали стеклянные колпаки надъ разсадой. Люди еще не вставали. Все спало и странно пустынны были глухія улицы предмстій въ Шарантон. Венсенскій лсъ сквозилъ за домами, угрюмый, чуть опушенный пробивавшейся листвой, и сырой. Влетали въ туннели, ныряли подъ улицы и снова стучали по эстакадамъ и сонные дома глядли окнами съ опущенными шторами. Кое гд сквозь занавски виднлся свтъ. Рабочіе вставали.