Манящая тайна

Маклейн Сара

При этих его словах Мару охватило сильнейшее возбуждение, хотя сама мысль о том, чтобы отдаться… чему-то настолько неожиданному, вызвала внутреннее сопротивление. Но как же это будет замечательно!..

Темпл вдруг улыбнулся и дунул на ее пылающее томящееся естество.

— Думаешь, тебе это не понравится? — спросил он.

Мара прерывисто выдохнула.

— Я…

— Ты само совершенство… — Он провел языком по ее распаленному интимному местечку, и ощущения были непередаваемые; Маре казалось, что ее тело перестало ей принадлежать. —

Такая мокренькая… — добавил Темпл и принялся снова ласкать ее пальцами и языком, создавая прекрасную симфонию чувств и отпущений. — Дорогая, я хочу, чтобы ты открывалась мне, чтобы томилась по мне вечно.

При слове «вечно» он скользнул пальцем еще глубже, и Мара не сдержала стона.

— А это, — произнес он голосом таким же страстным, каким был его взгляд, — это самый прекрасный стон на свете…

Тут палец его выскользнул из нее, и Мара закусила губу. Лицо ее пылало от смущения — ей хотелось потребовать продолжения. Но просить не пришлось.

— Милая, давай-ка посмотрим, получится ли услышать твой стон еще разок.

К первому пальцу присоединился еще один, и они скользнули в нее медленно и неотвратимо.

«Боже мой, он меня губит!»

Темпл играл на ней, как виртуоз на музыкальном инструменте. Она снова застонала, на сей раз — гораздо громче, и он вознаградил ее, прильнув губами к потайному местечку, внезапно ставшему средоточием всей ее сути.

И тут Мара поняла, что больше никогда не будет думать о наслаждении так, как думала прежде. Теперь в ее мыслях наслаждение навеки будет связано с ним, с Темплом.

Она словно распалась на части в его объятиях, потерялась в его поцелуях, в прикосновениях, в запахе, в звуках его голоса. И она прекрасно понимала: этот мужчина — то единственное, о чем она всегда мечтала и чего желала. Она растворилась в наслаждении, растворилась в его ласках.

А потом вдруг вернулась в реальность и оказалась в его объятиях; его сильные руки крепко обнимали ее. Она положила голову на здоровое плечо Темпла и снова растворилась в его тепле. Его пальцы поглаживали ее волосы, расправляли их на огромной кровати. Поцеловав ее в висок, он благоговейным шепотом проговорил:

— Ты самое красивое создание на свете.

Мара задрожала и прижалась к нему покрепче. Положив руку ему на грудь, прошептала:

— Ты меня пугаешь, Уильям.

Его пальцы замерли.

— Как?

Она теребила его рубашку.

— Я не думала, что меня будет так тянуть к тебе, что я буду чувствовать себя… связанной с тобой. Не думала, что ты так прочно завладеешь мной. Что получишь такую… власть надо мной.

Темпл прикрыл ее ладонь своей, приподнялся и посмотрел ей в лицо. Мара села и вновь заговорила:

— Даже сейчас… когда ты отодвинулся от меня всего на несколько дюймов… я уже оплакиваю утрату.

Услышав это признание, он потянулся к ней, но не притронулся — словно не знал, что делать дальше.

— Мара, я не хочу, чтобы ты думала, будто мне доставляет удовольствие…

Она прижала пальцы к его

губам, останавливая поток слов.

— Нет, Уильям, — к глазам ее подступили слезы, — ты не понимаешь. Я тоскую по тебе, когда ты не со мной.

Его глаза вспыхнули желанием, и у нее перехватило дыхание.

— Я полностью в твоей власти, — сказала она. — Я безрассудная раба твоих прикосновений, поцелуев, твоих красивых черных глаз.

И поэтому все будет еще сложнее.

Этого она вслух не произнесла, лишь добавила:

— Ты властвуешь надо мной.

Темпл молча смотрел на нее, и ей хотелось, чтобы он прикоснулся к ней. Но он внезапно встал с кровати, и Мара решила, что окончательно все испортила. Однако он вернулся через минуту — уже без рубашки и сапог, в одних только черных штанах, с черными татуировками на руках и с ослепительно белой повязкой на плече.

Она упивалась его видом, каждым дюймом его тела, залитого золотистым светом свечей. Упивалась и поражалась: как же получилось, что этот блистательный бог, сложенный, как греческая статуя или творение Микеланджело, родился в одном из самых аристократических семейств Англии? В нем не было ничего жеманного, ничего искусственного. Он был самым мужественным из мужчин — сплошные мускулы… сила, мощь и фация.

Взгляд ее остановился на его здоровой руке, сжимавшей галстук, который он недавно снял. Эта длинная полоса ткани казалась одновременно обещанием и угрозой.

— Ты очень тревожишься из-за чужой власти над тобой? — спросил Темпл.

Ее сердце бешено колотилось.

— Да.

Он протянул ей галстук. Поколебавшись, она взяла его, а Темпл лег на кровать и поднял руки над головой, к планкам изголовья.

Стоило ей взглянуть на него, распростертого перед ней на кровати, широкоплечего и прекрасного, — и во рту тотчас же пересохло. Он — само совершенство, во всех смыслах этого слова.

И тут герцог произнес:

— Ну давай. Распоряжайся сама.

Желание пронзило ее — жаркое, тяжелое, слишком сильное, чтобы ему сопротивляться. Широко распахнув глаза, Мара пропустила галстук сквозь пальцы и спросила:

— Ты уверен?

Он кивнул, крепче вцепившись в изголовье.

— Доверься мне, Мара.

Она проползла немного по кровати, голая, в одних шелковых чулках. Став рядом с Темплом на колени, спросила:

— Ты хочешь, чтобы я привязала тебя?

Он улыбнулся:

— Делай со мной все, что пожелаешь.

Он полностью отдавался в ее руки. Ради ее удовольствия. И она могла сейчас думать только об одном: ее наслаждение каким-то образом неотрывно связано с его. Эта мысль придала ей храбрости сделать немыслимое — оседлать его, прижавшись к нему распаленным естеством. Темпл застонал и закрыл глаза, приподняв бедра. Его тело словно давало обещания, которые он сдержит, как надеялась Мара.

— Но если ты собралась завязать мне глаза, — проговорил он с улыбкой, — то сделай это сейчас, чтобы не пытать меня больше своей красотой.