Марево
Шрифт:
— Я желалъ бы переговорить съ вашимъ супругомъ…. я желалъ бы быть посредникомъ…
— О, шалунъ! Вы знаете, какъ это опасно! Вы хотите быть посредникомъ между жертвой и тираномъ?
— Какъ-съ?
— Между замужнею женщиной…
— Нтъ-съ, мировымъ посредникомъ…
— А-а-а-а! Я вдь сказала вамъ, мужа нтъ дома. Это не по моей части…
Послдовала пауза.
— Извините, что обезпокоилъ васъ, проговорилъ Русановъ, отклавиваясь.
"Плохо", подумалъ онъ, усаживаясь на дрожки и удерживаясь отъ смха при двк. "Эта барынька не проститъ мн…"
— Дома?
Ишимовъ показался у окна въ бархатномъ шлафрок, съ сигарой въ зубахъ.
— Милости просимъ; слышали
— Да это не новость уже…
— Слава Богу, насилу-то поршили обратить на него вниманіе, то-есть правительство-то; ужь онъ меня такъ безпокоилъ…
— Васъ?
— Да, помилуйте, что это такое. Нельзя, нельзя! Я въ этомъ отношеніи солидаренъ съ Наполеономъ III, говорилъ Ишимовъ, закручивая усики.
— Я къ вамъ съ покорнйшею просьбой…
— Все что угодно!
Эта готовность къ услугамъ замтно охладилась, когда онъ узналъ чего добивался Русановъ.
— Знаете ли? Эта должность требуетъ многихъ условій….
— Напримръ?
— Напримръ, надо имть 500 десятинъ земли. Да впрочемъ вы кандидатъ; вамъ довольно 200…
— Но вдь это улаживается на бумаг.
— Конечно, конечно; но на это мсто мтитъ одно вліятельное лицо.
Онъ стадъ уговаривать Русанова отказаться отъ своего плана, говоря, что у него есть пріятель, товарищъ предсдателя гражданской палаты, который можетъ доставить ему боле выгодный постъ. И тутъ же показывалъ купленный у жида стереоскопъ съ разными картинками чрезвычайно игриваго содержанія.
— Ну, вотъ эту еще посмотрите… А? каково?
— Хорошо, говорилъ Русановъ.
— Вы, безъ сомннія, обдаете у меня?
Русановъ посмотрлъ на часы и согласился. За столомъ хозяинъ былъ необыкновенно любезенъ и за десертомъ, когда вино развязало откровенность, или можетъ забывшись, просилъ Русанова подать голосъ за него на мсто посредника.
— Подемте рысаковъ смотрть, приставалъ онъ къ Русанову за кофе:- отличные рысаки! превосходные рысаки!
Русановъ уже садился на дрожки, а Ишимовъ, провожая его, все трубилъ въ уши: "Madame Capelle говоритъ, смотрите Мосье Ишимовъ, не удержите; а я ей: soyez tranquille madame… А она мн"… Часовъ въ 7 вечера добрался Владиміръ Ивановичъ до хутора Конона Терентьича Горобца, деверя Анны Михайловны: онъ объхалъ еще хуторовъ пять. Въ одномъ дом прислуга озабоченно допытывалась, не чиновникъ ли онъ, и только посл усиленныхъ отрицаній впустила въ комнаты; а хозяинъ сообщилъ, что на немъ большія взысканія, и такъ какъ садъ его лежитъ на границ двухъ губерній, то когда становой прідетъ, онъ сейчасъ на другой конецъ сада и пишетъ оттуда: "выхалъ въ такую-то губернію". Очевидно такая личность не могла имть никакого вса. Въ другомъ имніи, отставной генералъ даже, раскричался на Русанова за то, что тотъ непочтительно слъ, не дожидаясь приглашенія. Прочихъ онъ не засталъ дома. Конона Терентьича всегда можно было застать дома; онъ страдалъ ипохондріей, и былъ извстенъ въ околотк подъ именемъ ученаго чудилы-мученика. Онъ принялъ Русанова, сидя въ вольтеровскихъ креслахъ у окна съ двойными рамами, хотя на двор было слишкомъ 20° Реомюра. Лицо его могло бы назваться красивымъ, еслибы глаза не разбгались во вс страны свта, да еще еслибы не было какой-то полусладенькой, полупрезрительной улыбочки.
— И что это за непонятная страсть у ныншней молодежи лзть въ омутъ, говорилъ онъ, слизывая съ ложечки рябиновое варенье. — Что вы за публичныя женщины, господа?
— Вотъ теб разъ! Надобно жь кому-нибудь служить, возражалъ Русановъ.
— Ну пусть кто-нибудь и служитъ, а вы-то что? Да а почему это надобно мшаться
"Начало невмшательства!" подумалъ Русановъ. — Скажите-ко, Гизо, что это вы домъ-то сами по себ не строите? Который годъ у васъ лсъ подъ окнами лежитъ?
— Да какъ его строитъ? еще жалобнй занылъ ипохондрикъ:- архитектора надо, рабочихъ! возня! Такіе люди, какъ я, не способны ни къ чему матеріяльному.
— На что жъ вы лсъ покупали?
— Какъ на что? Домъ строить… Право я относительно этого вопроса нахожусь въ переходномъ момент; все не придумаю, какъ бы побезопаснй…
— Отъ пожара что ли? Кройте толемъ…
— Да, да, вотъ хоть и отъ пожара, заговорилъ торопливо ипохондрикъ, и воспаленные глазки его забгали:- теперь въ два этажа не стану строить; случись пожаръ, изъ окна скакать — ноги переломаешь…
— А кто жь вамъ велитъ жить во второмъ этаж?
— А внизу воры заберутся, задушатъ…
— Ну, пока вы будете ршать, въ какомъ этаж жить, вашъ лсъ абсолютно сгніетъ.
Въ комнату вбжалъ гимназистъ лтъ пятнадцати; блые, курчавые волосы его растрепались, онъ едва переводилъ духъ…
— Дяденька, Незамайкины на васъ хотятъ въ судъ жаловаться.
— Что такое? спросилъ тотъ, поблднвъ.
— Я, видите, купилъ шарманку; ну и хотлъ попробовать, взялъ ее съ собой на дрожки и ружье захватилъ. Только поравнялся съ ихъ домомъ, заигралъ. Со двора на меня собакъ девять. Я, бацъ! бацъ! Двухъ на повалъ, одной хвостъ отшибъ. Они говорятъ, что вы подучаете… вдь это ужь подло!
— Ну будетъ по сумашедшимъ домамъ шляться. Пошелъ къ Горобцамъ, крикнулъ Русановъ Іоськ, выйдя отъ чудилы-мученика.
Но Іоськ не безъ пользы прошло пребываніе въ сумашедшихъ домахъ. Онъ свое дло сдлалъ: аккуратно на каждой станціи выпрашивалъ стаканчикъ потереть у лошади ссадину, и теперь, видимо отыскивая центръ тяжести, находился въ неустойчивомъ равновсіи. Прицливался, прицливался въ ворота, и таки нагналъ пгашку на заборъ. Раздосадованный Русановъ самъ слъ къ вожжамъ и скоро подкатилъ къ гостепріимному крылечку. Грицько объявилъ ему, что панны вс ухали въ городъ, а панночка Инна въ сяду.
Во время оно, генералъ-аншефъ Горобецъ разбилъ здсь англійскій паркъ, выстроилъ на пруду бельведеръ, держалъ ялики, роговую музыку и хоръ крестьянокъ въ пунцовыхъ сарафанахъ и соломенныхъ шляпахъ. Ничего не уцлло отъ барскихъ затй при слдующемъ поколніи; за то теперь и растительность одичала. То тамъ, то сямъ, изъ кустовъ блой акаціи поднималась готическая стрлка пирамидальнаго тополя; тутъ, волошскій орхъ блестлъ на солнц пепельнымъ стволомъ; тамъ, раскидистая шелковица пріютила въ тни мелкую листву глода, а дальше за молодыми каштанами сплошная стна вишенъ отгородила поляну съ пчелиными ульями и подсолнечниками. Межь темныхъ дубовъ мелькали березы, груши, яблони, и все сливалось надъ годовой въ прозрачную стку зелени на голубомъ подбо, бросая на траву и на дорожки золотистыя пятна, голубоватыя тни…
Русановъ шелъ по заросшей тропинк мимо плетня, увитаго хмлемъ и отдлявшаго бакшу съ красными и желтыми гарбузами, турецкими огурцами и прочими, насаженными Авениромъ, овощами. "Какой ни на есть огурецъ, все жь онъ огурецъ, говорилъ экономъ, хвастаясь передъ сестрами; а вы что?" Русановъ спускался къ пруду; солнце въ туманно-красномъ разлив, будто комокъ расплавленнаго стекла, пряталось за высокій берегъ, оставляя въ глазахъ зеленоватыя пятна; лиловыя облака разсялись по небу, и отражаемыя въ пруду деревья выступали темне, какъ на старинныхъ картинахъ, крытыхъ зеленымъ лакомъ. Надъ водой сидла Инна, облокотясь на гнилой пень липы и лаская водолаза.