Мария Магдалина
Шрифт:
Хотя эта тема была популярна в проповедях и религиозных драмах Средних веков, но в отличие от барокко в средневековом искусстве изображение пышно и модно одетой Марии Магдалины, еще не ступившей на путь истинный, редко встретишь. В Италии только два фресковых цикла посвящены ее сладострастной жизни до обращения — и то с изъятиями. В цикле начала пятнадцатого столетия, украшающем стены одноименной церкви в виноградниках под Больцано, она пышно разодета, с откровенным разрезом на юбке до бедра и с меховой опушкой вдоль выреза платья и по подолу. Ее сопровождает поклонник, тоже одетый по моде того времени. Справа от нее стоит встревоженная Марфа, которая, по-видимому, упрекает свою сестру (рис. 25) [416] . В Кусиано она изображена в пышном наряде, в компании поклонников, под ногами ее надпись на национальном языке, гласящая: «Как Мария Магдалина проводила дни свои в замке, утопая в роскоши и предаваясь тщеславию мира» (рис. 26) [417] . Также эта сцена встречается на священнической ризе, на которой были вышиты эпизоды из ее жизни, причем изображение это уникально. Здесь сидящая Мария Магдалина в роскошном одеянии и претенциозном головном уборе окружена поклонниками со звериными головами, угодливо держащими перед ней ручное зеркало, в которое она смотрится (рис. 27) [418] . Театральность этой сцены наводит на мысль, что она родилась в результате просмотра религиозных драм, в которых, как нам известно, данному эпизоду из ее жизни уделялось особое внимание.
416
Этот цикл воспроизведен в брошюре Гельмута Стампфера, посвященное этой церкви, La chiesa di Santa Maddalena presso Bolzano (Больцано, 1988 г.).
417
Авторство
418
Об этой ризе см. гл. 2. Поклонники Марии Магдалины, наверно, потому изображены со звериными головами, что похоть, внушаемая ее красотой, превращала их в животных.
Суетные удовольствия, увы, эфемерны — в отличие от предлагаемых в царстве небесном. Сибото, доминиканский проповедник четырнадцатого столетия, указывает на это обстоятельство в своей четвертой проповеди о Марии Магдалине. Выступая против мира и его преходящих удовольствий, он говорит следующее:
Первой пустыней является этот мир. Исая сказал: «Я есть глас вопиющего в пустыне». Эта пустыня полна преходящих и конечных вещей… Эти удовольствия заключаются в украшении плоти, красивой одежде и косметике, но именно их следует избегать и не любить [419] .
419
Primum desertum dicitur mundus iste. Iuxta illud Ys.xl. Ego vox clamantis in deserto. Istud desertum habet delitias in deserto transitorias et mortiferas… Iste delitie consistunt in operibus carnis, in pulcris vestibus et ornatu faciei, sed iste delitie sunt fugiende et detestande». MS BAV Vat. lat. 6005, f. 113v; в RLS нет. О Сибото см. F. J. Worstbrock Siboto, Die deutsche Literatur des Mittelalters, 8 т. (Берлин: Walter de Gruyter, 1978 г.), т. 8 (1992), 1138–1140.
Проповедники считали дорогое и пышное одеяние, тушь для глаз, краситель для волос, румяна, хвосты, ювелирные изделия и украшения причудами, а то и того хуже. Тщеславие было чем-то ужасным, ведь оно отвлекало от самого важного — спасения души. Они полагали, что тщеславие угрожает и ныне живущим. По словам проповедников времен позднего Средневековья, самая настоятельная проблема, связанная с удовлетворением собственного тщеславия, заключалась в том, что причиняемый вред не ограничивался только теми, кто предавался его удовольствиям; удовлетворение тщеславия угрожало самой структуре общества. Во-первых, от него страдали бедные, так как все деньги, которые могли бы пойти им на помощь, растрачивались на предметы роскоши [420] . Во-вторых, оно обогащало евреев, поскольку способствовало развитию ростовщичества. Так как предметы роскоши стоили дорого, семьям приходилось брать деньги под ростовщический процент, в результате чего усиливалось неприязненное отношение к евреям [421] . В-третьих, тщеславие способствовало ухудшению общественных нравов, так как мужчина, будучи не в состоянии обзавестись женой, привыкшей жить на широкую ногу, и содержать ее и детей, предавался греху содомскому [422] . В-четвертых, оно истощало финансовые ресурсы города, особенно если он находился в состоянии войны. Ведь отнюдь не случайно законы, регулирующие расходы граждан на предметы роскоши и лакомства, были приняты в Неаполитанском королевстве во время продолжительной войны с Арагоном, начавшейся после Сицилийской вечерни. И вступить в силу они должны были именно 22 июля 1290 года, в праздник Марии Магдалины [423] .
420
Бернардино Сиенский посвятил этой теме 4-ю главу проповеди № 46 (великопостная проповедь). См. его полное собрание сочинений (Opera Omnia), т. 2, (1950 г.), с. 81.
421
См. Diane Owen Hughes Distinguishing Signs: Ear-rings, Jews, and Franciscan Rhetoric in the Italian Renaissance City, Past and Present 112 (1986): 24–25, 28. См. также Diane Owen Hughes Regulating, 146.
422
Ригард Трекслер Общественная жизнь во Флоренции в эпоху Возрождения (Нью-Йорк: изд-во «Academic Press», 1980 г.), с. 380–381.
423
Giuseppe del Giudice Una legge suntuaria inedita del 1290 (naples: Tipografia della Regia Universita, 1887). Этот закон был введен вице-регентами Карла II — преданного последователя Марии Магдалины. Анализ итальянских законов, регулирующих расходы граждан на предметы роскоши в интересах государства, см. Диана Оуэн Хьюгс Законы против роскоши и социальные отношения в Италии эпохи Возрождения в Disputes and Settlements: Law and Human Relations in the West, под ред. Джона Босси (Кембридж: издательство Кембриджского университета, 1983 г.), с. 69–99, и Джеймс Брандидж Законы против роскоши и проституция в Италии времен позднего Средневековья, Journal of Medieval History 13 (1987): 343–355, опубликованное недавно в сборнике Sex, Law and Marriage in the Middle Ages (Aldershot: Variorum, 1993).
Хотя тщеславие, по мнению большинства богословов, являлось простительным грехом [424] , оно тем не менее считалось признаком другого смертного греха — гордыни. Использование косметики, по словам Тертулиана, является в некотором смысле критикой дел рук божьих. Он писал: «Они, конечно же, придираются, когда пытаются улучшить и что-то внести в его творение, позаимствовав это что-то у соперничающего с ним художника. И этот художник — дьявол» [425] . Сатана лишился благодати из-за своей гордыни, и женщины тоже, обратившись к дьявольским средствам косметики, грешат из-за гордыни пред Господом Богом. В средневековых трактатах о добродетелях и пороках тщеславие часто помещают в главе о гордости, как это сделал доминиканский проповедник Стефан Бурбонский в «De superbia et eius speciebus» [426] .
424
Фома Аквинский говорил следующее: «Не всегда смертный грех, когда женщины украшают себя из тщеславия, а не похоти». Summa Theologiae, издание доминиканцев, т.44 (Части воздержания), 2а 2ае. в.169, а. 2, с. 236–237. В более поздний период Средневековья такого различия уже не делали. См. Izbicki Pyres, 219–223.
425
Одеяние
426
В Le traite des sept dons du saint esprit, сочиненном примерно в 1250–1261 годах и изданных А. Некоем де ла Марш Anecdotes historiques, leet apologues tires du recueil inedit de E. De Bourbon (Paris: Librairie Renouard, H. Loones, 1877).
Чаще, однако, тщеславие связывали с luxuria, еще одним плотским грехом, являвшимся, по богословскому определению, «неумеренным желанием плотских удовольствий». Считалось, что женщины, которые по природе своей состоят из холодного и влажного элементов, особенно предрасположены к этому греху. И в результате его всегда представляли в женском образе [427] . Проповедники утверждали, что женщины, предающиеся удовлетворению своего тщеславия, вынуждают мужчин становиться прелюбодеями. Они обычно приводили следующий довод: женская косметика, затейливые прически, ювелирные изделия, духи и элегантные наряды — все эти уловки только способ уловления наивных и легковерных мужчин. «И вот — навстречу к нему женщина, в наряде блудницы, с коварным сердцем» — эта фраза (Книга Притчей 7: 10) приводилась в проповедях, посвященных Марии Магдалине, бессчетное количество раз. Иаков Ворагинский в великопостной проповеди на тему обращения Марии Магдалины на путь истинный учил, что красота лжива, ибо она многих обманула. Он сравнивал женскую красоту с горячими угольями, сверкающим мечом, красивым яблоком, ибо они тоже обманывают неосмотрительных молодых мужчин. При прикосновении уголья обжигают, меч ранит, а в середине яблока скрывается червь [428] . Английский комментатор начального периода Нового Времени был еще более немногословен и суровей. Для него следящие за модой женщины — это «раскрашенные гробы со сгнившими костями» [429] . Жан Гоби Младший — доминиканский монах из Сен-Максимина, высказал разделяемое многими мнение, когда написал в конце своего сочинения о женщинах следующие слова: «Женщина — это обманщица мужчин» [430] . Luxuria возникла, по крайней мере, в период позднего Средневековья как результат чрезмерного проявления чего бы то ни было. Джакомо делла Марка (ум. в 1476 г.) утверждал, что прикосновение, рассматривание, обоняние, ласка и пение способны порождать luxuria [431] . Следовательно, luxuria очень легко появляется в миру; и сложность вся в том, что ее не столь легко унять. Грехи всего одной luxuriosa, как и один-единственный кусочек горячего уголька, способны уничтожить целый город (не говоря уже о его жителях, светских и духовных лицах). Вот чему учил в проповеди, посвященной Магдалине, Евдей Шаторуский:
427
О связи женщин и luxuria в Средние века см. Mario Pilosu La donna, la lussuria e la chiesa nei Medioevo (Genoa: ECIG, 1989). О символах добродетелей и пороков см. Adolf Katzenellenbogen Allegories of the Virtues and Vices in Medieval Art: From Early Christian Times to the Thirteenth Century, перев. Алан Дж. П. Крик (New York: W.W. Norton and Co., 1964; впервые опубликовано Ворбургским институтом, Лондонский университет, 1939 г.) В качестве примера тщеславия, представленного в образе женщины, см. Джованни дел Биондо Святой Иоанн Богослов (Уффици, Флоренция), которая включена в работу Милларда Меесса Живопись во Флоренции и Сиене после эпидемии чумы: искусство, религия и общество в середине четырнадцатого столетия (Принстон: издательство Принстонского университета, 1951 г.)
428
«Vana est pulchritudo. Est enim vana: quia cito transit. Et est fallax quia multos decipit. Pulchritudo enim mulieris est sicut carbo fulgidus: est sicut gladius splendidus; est sicut pomum pulchrum, plenum vermibus. Pueri igitur videntes carbones fulgentes eos tangunt, et comburuntur, videntes gladios splendentes eos accipiunt et vulnerantur, videntes poma pulchra exterius et interius faetida, eligunt et decipiuntur», Sermones Quadragesimales, 162.
429
Иосиф Суетном, цит. по Хьюгс, Regulating, с. 143–144 прим. 10.
430
Polo de Beaulieu La condamnation, 304.
431
Проповедь № 4 в «Sermones Dominicales», под ред. Ренато Лиои, орден братьев-миноритов, 4 т. (Falconera М.: Biblioteca Francescana, 1978), т. 1, с. 109.
О, каким обуглившимся был тот уголек: то есть блаженная Магдалина с тех пор, как грех luxuria опалил ее. Тот горящий уголек воспламенил все вокруг нее, а ведь огонь вспыхнул всего лишь от одной искры. Порой горит только один уголек и несмотря на это обращает огромный город в прах. Да, мало было просто поджечь город Магдала — ее родной город, — его следовало сжечь дотла, а заодно, возможно, и священный город Иерусалим. Вот почему Лука (7) говорит: «И вот, женщина того города, которая была грешница». И так как мало испепелить одни только неприятельские деревни и города, но надо сжечь монастыри и находящиеся в них святые места, следовательно, для нее недостаточно воспламенить мирян и бедняков огнем своего сладострастия, ей надо уничтожить клириков, а также монахов [432] .
432
«О quot denigravit iste carbo: id est Beata Magdalena quoniam peccato luxurie erat denigrata. Iste carbo succensus totam suam viciniam inflammabat a scintilla enim ignis augetur. Aliquando enim unus carbo succensus totam unam magnam civitatem inflammat et comburit. Enim non suffecit incendere opidum de quo erat id est Magdalum nisi et ipsam civitatem combureret et fortassis sanctam civitatem Ierusalem. Unde dicitur Luca.vii. Erat quaedam mulier in civitate peccatrix et sicut non sufficit inimicis comburere villalus nisi et civitates comburant et monasteria et loca sancta que in eis sunt. Sic talibus non sufficit igne luxurie sue incendere laicos et pauperes nisi clericos et religiosos comburant». MS AGOP XIV. 35, f. 182r; RLS 4:948.
Средневековые проповедники считали, что один грешок тянет за собой другой, а потом и третий, пока наконец несчастный грешник не совершает смертного греха. Францисканец Жан де Ла Рошель (ум. в 1245 г.) утверждал, что «грешник множит грехи» [433] . Следовательно, заигрывание с тщеславием, по мнению проповедников, неизбежно приводит к роману с luxuria, а может еще и хуже. Жак де Витри рисует следующую картину:
Дева, смотрящая на свое отражение в ручном зеркале, улыбается, проверяя, красот ли ее улыбка… Она опускает глаза; может, она привлекательней, когда глаза у нее широко открыты?
Она, стянув платье на одну сторону, обнажает тело, а, распустив повязки, — ложбинку на груди. Ее тело еще пребывает здесь, но в глазах Господа оно уже в бордели, в одеянии блудницы, приготовившейся к уловлению душ мужчин [434] .
433
«Peccator peccatum peccato addidit». MS Angelica 823, f. 154r; RLS 3: 141. О Жане см. Ignace Brady Jean de La Rochelle, DS 8 (1974), 599–602.
434
Цит. по К. Касагранде Защищенная женщина, с. 93.
Мы можем, конечно, заявить, что это полемическое преувеличение, однако средневековые люди так не думали. С незапамятных времен тщеславие и пышные наряды считались признаками распутства. Для Бернардино Сиенского это было ясно как божий день: «Одеяние как у блудницы свидетельствует о таком же нраве» [435] . Если вы одеваетесь как блудница и ведете себя как блудница, на вас и смотреть будут как на блудницу. Для средневековых проповедников было аксиомой то, что до своего обращения в доме Симона фарисея Мария Магдалина являлась проституткой. Ее vita, перегруженная домыслами агиографов относительно ее тщеславного поведения в юности, печально известной связью тщеславия с luxuria и ее отождествлением с грешницей из Евангелия от Луки, давала проповедникам неопровержимый материал в пользу того, что Мария Магдалина и впрямь была когда-то блудницей. О том, как нищенствующие монахи использовали образ ее отталкивающего прошлого себе во благо и для чего он служил средневековому обществу, пойдет речь в следующей главе.
435
Проповедь 44, Opera Omnia, т.2 (1950 г.), с. 50.