Машины зашумевшего времени

Кукулин Илья Владимирович

Подобная ситуация сложилась и в советской музыке, где кроме таких «табуированных», почти не исполнявшихся композиторов, как крайне левый по своим взглядам Николай Рославец [455] , в публичном пространстве присутствовали — хотя и регулярно подвергались официальным нападкам — авторы, активно развивавшие традиции авангардной эстетики 1920-х, прежде всего Дмитрий Шостакович.

В поэзии конца 1930-х авангардные формы в рамках тоталитарной в целом эстетики стремились воспроизводить ученики конструктивистов Ильи Сельвинского и Владимира Луговского — Михаил Кульчицкий, Павел Коган, ранний Михаил Луконин и некоторые другие [456] .

455

См. о нем: Лобанова М. Николай Андреевич Рославец и культура его времени. СПб.: Петроглиф, 2011.

456

См.: Кукулин И. Прирученная революционность. Разные типы трансформации авангардной поэтической традиции в конце 1920-х годов // Сто лет русского авангарда / Под ред. М. И. Катунян. М.: Научно-изд. центр «Московская Консерватория», 2013. С. 334–356, здесь цит. с. 355.

Авторы ЭППИ оказали

влияние на Шостаковича (см. особенно его Седьмую симфонию [457] ) и участвовали в выработке международного языка левого искусства. Это был не единственный и не последний случай участия советских художников в международных арт-движениях, связанных по происхождению с левыми политическими группами: в 1950-е годы, при гораздо меньшей информации о том, что происходило на Западе, несколько молодых поэтов в СССР создали движение авторской песни — неожиданно совпав в своих поисках с левыми французскими шансонье и американскими «songwriters». Их идеологические и эстетические переклички и возможные причины их появления изучил Росен Джагалов [458] .

457

О роли тематических ассоциаций, резкого контраста отдельных фрагментов и гротеска в Седьмой симфонии см. в кн.: Сабинина М. Шостакович-симфонист. М.: Музыка, 1976. С. 163–190.

458

Джагалов Р. Авторская песня как жанровая лаборатория «социализма с человеческим лицом» / Авториз. пер. с англ. А. Скидана // Новое литературное обозрение. 2009. № 100. С. 204–215.

Вероятно, В. Паперный и Б. Гройс правы в том, что в «мейнстриме» советского искусства переход к тоталитарной культуре имел характер «вытеснения» авангардной эстетики. Однако это вытеснение даже в рамках легальной культуры (не говоря уже о неофициальной) никогда не было полным. Некоторые авангардные авторы отказались быть соцреалистами и относились к соцреализму резко критически — прежде всего обэриуты — Д. Хармс и А. Введенский [459] , а также генетически связанные с авангардом Андрей Егунов, Всеволод Петров [460] и др. В последние предвоенные годы в русской литературе появилось еще более необычное явление — поэты и прозаики, выросшие уже при советской власти и выработавшие несоветские формы письма. Творчество этих людей (Я. Сатуновского, П. Зальцмана, А. Белинкова и др.) стало новым этапом в развитии русского модернизма и русской неподцензурной литературы советского времени [461] . ЭППИ в СССР может быть рассмотрено как своего рода компромиссный, промежуточный вариант между радикализмом неподцензурной литературы и сервильностью соцреализма.

459

Еще один участник ОБЭРИУ, К. Вагинов, незадолго до смерти начал писать роман о событиях 1905 года. Черновики этого романа были изъяты НКВД при обыске у матери писателя уже после его смерти (был выписан ордер и на арест самого писателя: в НКВД не знали, что Вагинов умер). Без знания о том, был ли Вагинов сломлен в последние месяцы жизни, согласился ли он написать соцреалистический роман — или, напротив, решился дать эстетически и политически самостоятельную версию событий этого, столь идеологизированного в советской историографии, года, мы не можем принять решения о включении или невключении имени Вагинова в этот список.

460

О Егунове см.: Скидан А. Длящееся настоящее // Новое литературное обозрение. 2003. № 59. С. 419–422; о Петрове см. рецензию А. Урицкого на публикацию повести «Турдейская Манон Леско» (Новый мир. 2006. № 11. Публ. М. В. Петровой. Подгот. текста Вл. Эрля. Предисл. С. Г. Бочарова. Послесл. Н. Николаева, Вл. Эрля): Новое литературное обозрение. 2007. № 85. С. 365–369.

461

Подробнее см.: Кукулин И. Два рождения неподцензурной поэзии в СССР // Филологические традиции в современном литературном и лингвистическом образовании: Сб. науч. ст. Вып. 11: В 2 т. М.: МГПИ, 2012. Т. 1. С. 115–124.

Этот компромисс между двумя типами эстетики, впрочем, не был единственным. Другие варианты компромисса представляют, например, проза Ильи Эренбурга («Буря», 1947) или Веры Пановой («Времена года», 1953) с их нетривиальными, по меркам официальной литературы, психологизмом и социальной аналитичностью.

Советская эстетика сталинского времени не могла быть толерантной, но она была многосоставной. «Смягченный авангард» допускался на ее периферии по многим причинам: от необходимости для властей поддерживать «экспортный» вариант советского искусства (на это обстоятельство применительно к музыке Шостаковича и Прокофьева указывал Юрий Елагин еще в 1952 году [462] ) до согласия Сталина и его окружения до поры до времени позволять ограниченные эстетические эксперименты тем авторам, кого они воспринимали как проводников официальной пропаганды. Прежде всего это относится к Эйзенштейну до 1946 года. Сам он, кажется, сохранял утопические взгляды, характерные для эпохи раннего авангарда, но к господствующей эстетике и действиям сталинского режима в последние годы жизни относился, насколько можно судить, резко критически. В январе 1946 года в ответ на поздравление актера Михаила Кузнецова со Сталинской премией за первую серию «Ивана Грозного»: «Старик, наше дело правое!» — он спокойно ответил: «Ошибаешься, Мишаня. Наше дело левое, но случайно оказалось правым» [463] .

462

Елагин Ю. Укрощение искусств. С. 280–282. Ю. Елагин полагал, что этот, по его выражению, «музыкальный НЭП» закончился, «когда окончательно исчезла необходимость завоевания симпатий мирового общественного мнения» (с. 282) — т. е., видимо, в 1948 г.

463

Марголит Е. Я. Советское кино как большой гуманистический проект. Стенограмма лекции, прочитанной 25 февраля 2012 г. в клубе «ZaVtra» (экс-«ПирОГИ на Сретенке») в рамках проекта «Публичные лекции Полит. ру» ; Шалина М. А. Самый красивый на свете [О творчестве актера М. Кузнецова] .

Левые варианты ЭППИ, сложившиеся в 1930-е годы, в западном контексте оказались способом рефлексии наследия авангарда начала XX века с помощью критики господствующих идеологий. Однако левые художники, развивая идеи ЭППИ, наталкивались здесь на психологический барьер: они не считали

для себя возможным публично критиковать СССР или отказаться от поддержки коминтерновских партий (не от фактического расхождения с официальными взглядами коммунистов; декларативный отказ от солидаризации с ними был более сильным жестом). Дёблин никогда не отождествлял себя с коммунистами, и поэтому для него такого препятствия не было, но биографии Дж. Дос Пассоса и Б. Брехта демонстрируют действие этого психологического барьера: разрыв Дос Пассоса с просоветскими симпатиями стал переломом в его литературной биографии, а Брехт так и не решился обнародовать свои критические заметки об СССР. В записях конца 1930-х годов, сделанных во время Московских судебных процессов для философского трактата «Ме-ти. Книга перемен», Брехт в иносказательной форме защищал позицию СССР и Коминтерна и критиковал Сталина. Драматург стилизует в этом трактате свои размышления под записи ученика китайского философа Ме-ти, или Мo-Цзы (ок. 470 — ок. 391 до н. э.) — подобно своему старшему коллеге Дёблину, который считал свой роман «Три прыжка Ван Луня» приношением Ле-Цзы [464] . Согласно записям учеников исторического Мо-Цзы, он проповедовал всеобщую любовь друг к другу и необходимость отказа от завоевательных войн, а также призывал отказываться от напрасных трат и считал бессмысленными занятия музыкой.

464

Об особенностях брехтовской рецепции Мо-Цзы см.: Divay G. Brecht’s Use of Moism, Confucianism and Taoism in his Me-Ti Fragment .

Ме-ти

(«философская ипостась» Брехта. — И.К.)

порицал Ни-эня [Сталина] за то, что при проведении судебных процессов против своих врагов внутри Союза он требовал от народа чересчур много доверия. Он говорил: если от меня требуют, чтобы я (без доказательства) верил в нечто доказуемое, то это все равно, что требовать от меня, чтобы я верил в нечто недоказуемое. Я этого не сделаю. Ни-энь, возможно, принес пользу народу, удалив своих врагов из Союза, но он не доказал этого. Бездоказательным процессом он нанес ущерб народу. Ему следовало бы научить народ требовать доказательств, и в особенности от него, как человека, в общем, столь полезного. […] Ни-энь вел себя, точно какой-то царь. В этом еще раз проявилась отсталость страны Су [России], о которой постоянно говорил Ми-энь-ле [Ленин] [465] .

465

Цит. по изд.: Брехт Б. Ме-ти. Книга перемен / Пер. с нем. и предисл. С. Земляного // Брехт Б. Собр. избр. соч. Т. 1. М.: Логос-Альтера; Ессе homo, 2004. С. 214.

Этот трактат так и не был закончен, а издан только посмертно — в 1965 году.

В советском контексте ЭППИ стало формой выживания авангардистской эстетики. Существование в легальном пространстве таких авторов, как Эйзенштейн и Шостакович, показывает, что тоталитарная культура, не переставая быть тоталитарной, никогда не становилась полностью закрытой — в ней были «зоны», формально допускавшие участие художников в более широких международных движениях леворадикального характера. Но вот тем, кто стремился к такому участию на деле, приходилось очень несладко — или они, подобно Вишневскому и во многом В. Шкловскому, были вынуждены полностью сдавать прежние позиции.

ЭППИ vs «социалистический неоклассицизм»

Позволю себе сделать отступление, необходимое для более точного описания скрытых дискуссий внутри соцреализма. ЭППИ, подрывавшее «Культуру Два» «слева», не было единственным международным движением, в котором участвовали художники сталинского времени. Другим таким направлением — но уже не в искусстве, а в эстетике — стала философская концепция, разработанная Георгом Лукачем и Михаилом Лифшицем и оппозиционная «Культуре Два» «справа», — ее можно назвать социалистическим неоклассицизмом. Лукач яростно спорил с Брехтом и Блохом (который в юности был его ближайшим другом) и в своих статьях обвинял первого — в «абстрактности» и в неоправданном рационализме, а второго — в проповеди релятивизма [466] .

466

Об их полемике см., например: Adorno T., Benjamin W., Bloch E., Brecht B., Luk'acs G. Aesthetics and Politics: The Key Text of the Classic Debate Within German Marxism / With an Afterword by F. Jameson / Transl. by R. Taylor. London: Verso, 1980 (в содержательном послесловии Ф. Джеймисона проанализированы некоторые важнейшие эстетические импликации этих дискуссий); Kyralifalvi B. A Search for Common Grounds for Brecht and Lukacs // Journal of Dramatic Theory and Criticsm. 1990. Spring. P. 19–30; Земляной С. Левая эстетическая теория о мимесисе и катарсисе. Заочные дебаты между Лукачем и Брехтом 30-х годов XX века; Дмитриев А. Марксизм без пролетариата: Георг Лукач и ранняя Франкфуртская школа (1920–1930-е гг.). СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге; Летний сад, 2004. С. 436–437.

И Лукач, и Лифшиц были противниками авангардного искусства и защитниками консервативно мыслящих художников, от О. де Бальзака до Ф. И. Тютчева. На страницах журнала «Литературный критик» Лукач и Лифшиц доказывали, что произведение может быть «народным» вопреки «реакционной» позиции его автора — как, например, романы роялиста Бальзака. Их оппонентов, более соответствовавших «генеральной линии», называли «благодаристами». «Благодаристы» полагали (в частности, на примере творчества Виктора Гюго), что произведение может быть «прогрессивным» только благодаря «правильной» позиции его автора [467] .

467

См. об этом: Леонид Тимофеев, Геннадий Поспелов. Устные мемуары / Сост. и предисл. Н. Панькова, подгот. текстов Д. Радзишевского, М. Радзишевской, В. Тейдер, примеч. Л. Новиковой, Н. Панькова, В. Тейдер, Л. Чернец. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2003.

Особенность тоталитарной ситуации состояла в том, что в ней любое публичное отклонение от «генеральной линии» воспринималось как революционное. В документальном фильме «Подстрочник» переводчица и писательница Лилиана Лунгина вспоминала о том, что на публичных диспутах «вопрекистов» с «благодаристами» в Институте философии, литературы и истории (ИФЛИ) в 1940 году молодые люди, претендовавшие на наследование революционных традиций, поддержали именно «вопрекистов», которые были настроены против авангардного искусства, но обосновывали возможность обращения к более широкому, чем было допущено в конце 1930-х, диапазону эстетических образцов [468] .

468

Лунгина Л. Подстрочник. Жизнь Лилианы Лунгиной, рассказанная ею в фильме Олега Дормана. М.: Corpus, 2009. С. 143–145.