Маска красной смерти
Шрифт:
— Нет, — признаюсь я.
— До прошлой ночи я думал, что причиной была... — он колебался, а я ждала, что он продолжит. — Я думал, что причинами того, что ты не хотела моих прикосновений, был мой дядя и твоя мама.
Я качаю головой.
— Я избегаю любых прикосновений. Не только твоих, — его дядя и моя мама. Правда дает ростки. Он не забросил меня. — Элиот, я не могу на него смотреть.
— Ты должна. Улыбайся. Веди себя нормально. Не позволяй ему увидеть, что ты сердишься, — необходимость забвения сейчас сильнее, чем когда-либо, сильнее, чем ночью,
— Это поможет?
Я не должна это принимать. Я знаю, но должна перестать думать некоторое время. Потому я протягиваю руку.
Почти как раньше, но только теперь я знаю Элиота и почти ему доверяю.
После, я могу ходить и делать такое выражение лица, которое хорошо напоминает улыбку. Я совершенствовала свою фальшивую улыбку. Это не трудно, когда ты полностью онемел.
Я смотрюсь в зеркало, представляя, как выглядели бы мои глаза, если бы были больше.
— Ты выглядишь хорошо, — говорит Элиот. — Ты всегда выглядишь хорошо. Это восхитительно. Впервые, когда я тебя увидел, ты лежала на ковре в зеленой комнате Клуба Разврата. Я подумал, что ты умерла. Полагаю, это первая возникающая мысль о том, кто лежит на полу. Ты была красива, я обрадовался, когда твои ресницы задрожали, и я увидел, что ты жива.
Он тянется пальцами к вороту моего платья, будто хочет поправить его, хотя я вполне уверена, что поправлять его не нужно.
— И красотой меня непросто впечатлить, — добавляет он.
Глава 14
Элиот останавливается, чтобы собраться с духом, глубоко вздохнув несколько раз перед тем, как мы заходим в тронный зал. Я должна ощущать страх, или отвращение, или испуг, но не чувствую ничего.
Людской поток устремляется к одной из дверей, и слуги следуют за ними, несут бутылки вина и корзины с угощениями.
— Мы собираемся выйти наружу, — говорит Принц Просперо. — Насладились временем, проведенным вместе?
— Колесный пароход? — спрашивает Элиот, игнорируя инсинуации в вопросе дяди.
Придворные изучают меня. Я играю с бриллиантом на пальце, думая о том, какое имеют значение бриллианты в мире, в котором болезнь скользит через воздух в наши горла. Ненавистный бриллиант разлагает свет газового канделябра на тысячи цветов, прекрасных и бесполезных.
— Как красиво, — говорит придворная дама. Взгляд на ее лице полон неподдельной зависти. — Элиот недостаточно часто посещает дворец.
— Истинная правда, — Элиот сжимает руки на моих плечах.
— Но ты мог бы здесь жить, — говорит девушка.
— Да, — его тон нейтрален. — Я не могу представить ничего более ужасающего, а ты? — шепчет он прямо мне в ухо.
— Мы живем в страхе перед недовольством твоего дяди, — она вздрагивает. — Перед отсылкой обратно в город. И ты все еще выбираешь эту жизнь. Должно быть, ты очень смелый.
Элиот убирает руки с моих плеч.
—
— Надеюсь, нет. Мой кузен рассказывает ужасные вещи о том, что происходит в городе.
Девушка подносит носовой платок к маске, словно чтобы блокировать ужасный запах. Я никогда раньше не видела такого жеста, но леди двора кажется снова и снова его повторяют. Даже при наличии масок, они боятся воздуха и ошеломлены идеей вернуться в город.
Слуги привозят нас к самой кромке воды на повозке, оснащенной большим паровым двигателем. Лодка, которую украшают две палубы с красочными вымпелами и маленькие павильоны, расположенные на них, также движутся силой пара.
— Сегодня в воде крокодилы, — слышу, как кто-то произносит.
Он прав. Канал кишит рептилиями, я делаю шаг назад от перил. Элиот смеется. Сейчас его смех мне очень не нравится.
— Знаешь, они едят людей, — говорит он. — Несколько лет назад собиратели трупов выяснили, что проще сбрасывать тела в реку и позволять крокодилам доделать остальную работу.
Я представляю ребенка, крошечное тело, завернутое в одеяло. Едят ли крокодилы одеяла? Или оставляют их плавать в воде? Скольжение рептилий заставляет меня почувствовать слабость. Даже волны воды, мягко разбивающиеся о борта лодки, ужасают меня.
— Мне всегда нравились лодки, — говорит Элиот, и я на момент вспоминаю пароходик Генри, ездящий вперед-назад по столу, пока я завтракала с Уиллом. А затем и благоговение отца перед гаванью.
— В гавани появился оборудованный пароход, — говорю я.
— Да. Это была моя идея. Он был заказан, чтобы поставить меня во главу морского пути.
— Ты веришь, что за пределами города есть люди? — у отца есть книги, в которых нарисованы знаменитые места мира. Места здоровые и прекрасные. Я хочу, чтобы Элиот сказал мне, что да, там другие люди. Что однажды мы сможем посетить другие города.
— Если мы пережили чуму, тогда и другие должны. Может быть, там есть методы, предотвращающие болезнь. И мы слышали о местах, не поддавшихся болезни. Может быть, нам с тобой даже не понадобились бы маски.
— Странно, что никто не приезжает в город. Если другие выжили, что их останавливает?
— Что их останавливает? Внутренняя борьба, страх, отчаяние? Я бы хотел найти других. Но пароход не для этого. Не для меня.
Струнный квартет играет спокойную мелодию, когда лодка Просперо поворачивает к берегу, и на мгновенье нам открывается вид на город. Красивый, опасный, тлеющий.
Мушкетные залпы заставляют меня подпрыгнуть. После, момент напряженной тишины, пассажиры смеются и аплодируют.
— Не смотри, — Элиот хватает меня за плечи и отворачивает, я вижу три фигуры, стоящие среди камней на берегу.
— Они больны? — спросила я.
— Да.
— Они уходят из города в топь? Умирать?
— Они не всегда умирают, — он долго смотрит на меня. — Я знаю мальчика, который выжил после заражения.
— Что с ним случилось? — я не уверена, что хочу знать.