Маскарад для эмигранта
Шрифт:
– Какие предположения? Случайное совпадение или обыск и засада на дороге это одно дело? – спросил Макаров.
– Полковник считает, что это одни и те же люди, и замысел у них один. Им нужно заполучить то, что есть у Александра Сергеевича. Он мне конкретно ничего не сказал, хотя обронил такую фразу: сперва пытались тихонько найти, теперь решили нахально отобрать. Ты что- нибудь понимаешь?
– Думаю, что речь идет о документах, которые вручил нам Георг, – ответил поручик. – А вот, кажется, и командир.
На площади остановился автомобиль, из него вышел Зайцев и направился к офицерам, они поспешили ему навстречу.
– Вы уже обедали, молодые люди? Нет? Тогда, Александр, быстро в харчевню, закажи обед и присоединяйся к нам. А ты, Володя, расскажи мне теперь подробнее, как ты там своих устроил. Сможешь найти, когда вернемся?
– Александр Сергеевич, вы хотите сказать, что мы можем сюда когда-то
– Обязательно, Владимир! Мы уходим, чтобы вернуться. Вчера командующий проводил совещание, так вот, один мой приятель из контрразведки поинтересовался, нет ли у меня знакомых, желающих тайно остаться в Крыму; им нужна агентура, чтобы места высадки будущих десантов готовила. Наши надежды на весеннее наступление следующего года основаны на твердом убеждении, что Красная армия, состоящая на две трети из крестьян, непременно разбежится. Пахарь обязательно вернется к своей пашне: так было всегда, так будет и сейчас, нового ничего не произойдет. Никакие посулы не оторвут этих людей от их кормилицы-земли. Тогда мы начнем с десантов, а когда армии перегруппируются, ударим большими силами. Понятно?
Нет, многое было непонятно, но Макаров не успел ответить, так как
вернулся Петренко и сказал, что обедать нас ждут через полчаса. Полковник посмотрел на часы.
– Обсудим последние события: обыск моего номера и засада, дело рук одних и тех же людей. О том, что я еду в Балаклаву, знало лишь несколько человек в штабе, значит, информацию они получают из первых рук, из каких только, нам сейчас не установить, на это просто нет времени. Понятно, что эти люди не остановятся, уж больно лакомый кусочек эти бумаги графа, за ними стоят очень большие деньги.
– Что они могут предпринять, если получат эти документы, – поинтересовался Макаров, – включатся в борьбу за наследство?
– Думаю, что нет. Скорее всего, это будет шантаж. Имея на руках такие козыри, как эти бумаги, можно вытянуть из семейки Дюбуа любую сумму денег. Создавая угрозу, что они могут отнять все в пользу законного наследника, они по существу станут совладельцами капитала. Поэтому они от нас не отстанут. После обыска в гостинице им стало понятно, что бумаги я ношу с собой, вот в этом портфеле. Теперь была попытка отобрать его с боем, злоумышленники видели, что я взял его с собой в поездку. Они становятся опасны, они будут спешить получить документы еще в Севастополе, что будет потом, им неизвестно, эвакуация может разбросать нас по всему свету. Нужно дать им возможность похитить портфель с копиями тех документов, которые вручил нам Георг. В них допущены отклонения от оригинала, которые сделают их недействительными. Просто так подделку не определишь, значит, на какое-то время эти наглецы оставят нас в покое. Но подсунуть им портфель необходимо так, чтобы не вызвать подозрений; все должно быть естественно, похожее на случайность. Для достоверности я тут секретные материалы подложил, штабные карты, они уже завтра никому не будут нужны, даже немного денег оставил. Жду вас вечером с предложениями.
Утром Макаров подъехал на бьюике к гостинице, забрал полковника и отвез его в штаб. Тот вышел из штаба примерно через час, и они отправились к санчасти на улице Екатеринославской. Полковник везде выходил из автомобиля с желтым портфелем, вышел он с ним и сейчас, но, подойдя к больничной двери, подозвал к себе Владимира и вручил ему портфель; похоже было, что он ему мешал. Поручик сел в автомобиль и медленно поехал вверх по улице. Он часто останавливался, заходил в магазины, но он ни единого раза не оставил в машине портфель. Так поступил он и когда вошел в трактир «Адмиралъ Корниловъ». Перекусив на скорую руку, водитель сел в машину, приготовившись уехать, но тут выбежал мальчик и попросил его вернуться. Он отправился в трактир, оставив портфель на переднем сидении, а когда вышел через минуту его там уже не оказалось. Поручик бегом бросился по улице, догнал первого же солдата, бредущего по тротуару с мешком за плечами. Угрожая револьвером, заставил открыть мешок, затем бросился ко второму, третьему прохожему; чередуя угрозы со слезными мольбами вернуть ему его желтый с двумя замками портфель. Все отнекивались, никто не видел никакого портфеля. Нашлись очевидцы, которые припомнили крутившегося возле автомобиля мальчишку: куда он исчез, и было ли у него в руках, что-либо похожее на портфель точно сказать не мог никто, но мешок у него кажется, был. Поручик подключил к поискам проходящий патруль, но все это не дало, понятно, никаких результатов. На самой Екатеринославской площади и на прилегающей к ней улице полно народа, а беспризорных подростков среди них просто не счесть.
У полковника вечером подвели итоги. За всем происходящим с чердака дома, что напротив трактира наблюдал Петренко.
– Когда ты от санчасти двинулся,
– А в трактир ты почему вернулся, – спросил полковник.
– Я когда пообедал, дал деньги махновские. Официант кричать начал, хозяина звать, жуликом меня обозвал, а я его успокаиваю, сейчас, мол, принесу, ошибка вышла, настоящие деньги в машине. Я пошел за деньгами, они следом мальчика послали, чтоб я не сбежал, но я сам пошел рассчитываться. Думаю, что вышло правдоподобно, должны поверить.
– Ну, дай-то Бог. На этом все, крымские дела закончены, завтра мы отплываем; жду вас утром у себя.
ПРОЩАЙ РОДИНА!
Последняя ночь для поручика Макарова оказалась невыносимой; ему труднее было в Севастополе, чем в Кунане, когда он прощался с семьей. Там они были еще вместе, и впереди еще было какое-то неопределенное количество времени и пространства, где, как ему казалось, могло таиться нечто способное еще хоть что-нибудь изменить: отсрочить или даже отменить отъезд. Но наступил миг, когда все вокруг сжалось до беспредельно малой величины, которая выражена тремя словами: «завтра мы отплываем». Он смотрит на стрелки часов – уже сегодня. Через несколько часов он сделает шаг, который отделит его от всего, что для него дорого, без чего дальнейшая жизнь теряет смысл. Он ступит на палубу корабля, и между ним и его прежним существованием произойдет нечто, после чего… Он не мог понять, что будет после, в его мозгу просто не было определения тому, что случится. В душе пустота, безысходность, переходящая в отчаяние. Зачем все это? Для чего и во имя чего?
Он стоял у самой кромки воды, пытался рассмотреть за уже отчетливо проступившим горизонтом свою милую сердцу Евпаторию, а за ней место, где осталось все, что составляло его прежнюю жизнь. К нему подошел Петренко: пора, друг, идем собираться.
В город уже входили колонны армии генерала Кутепова и корниловской ударной дивизии, другие подразделения Русской армии. Катера и шлюпки беспрерывно сновали между пристанью и крейсерами, броненосцами и эсминцами, транспортами, пароходами, и прочим огромным числом всяких судов, доставляя к ним военных и гражданских лиц. Бесконечные вереницы людей поднимались по трапам на пароходы, стоящие у стенок севастопольских причалов. По улицам города проходят патрули юнкеров; город они покинут последними. Вокруг пристани огромные толпы. К полудню патрули и заградительные части подошли к Графской пристани. Генерал Врангель, осунувшийся и бледный в черной черкеске, поблагодарил всех за службу. Несколько мгновений постоял с непокрытой головой, после перекрестился и отвесил низкий поклон родной земле.
Еще на катерах при погрузке и затем, когда уже отчалили, все обратили внимание на необычное состояние морской воды. Неподвижная, словно стеклянная поверхность, на ней нет даже намека на малейшую зыбь или шевеление. Поднятая носом катера волна через десяток метров исчезает и замирает в непостижимом спокойствии водной глади. Что это? Скатертью вам дорога или просьба остаться? У переговаривающихся на борту людей много всяких версий. Вскоре все смолкли, в едином порыве повернувшись к постепенно удаляющемуся берегу. Сплошная белая стена лиц, ни единого затылка. Многие что-то шептали. Молитвы? Слова прощания? Обещание вернуться? Неизвестно; стояла гробовая тишина. В быстро темнеющем воздухе, на берегу один за другим исчезали огни. Сердце Владимира сжалось; он попытался встать на носки, чтобы удержать глазами тот последний, дрожащий, может быть, где-то на Херсонесе. Но и он погас. Все исчезло, остались только холодные яркие звезды. И темнота вокруг, в которой перемещаются сотни огоньков; дрожа и подмигивая, исчезая за более высокими корпусами судов и тут же появляясь вновь. Диковинные светлячки летящие в неизвестность. Все молчали; некоторые плакали, не скрывая слез, многие украдкой вытирали глаза. В душе у каждого стучало одно – прощай Родина! А утром все избегали смотреть в глаза друг другу, словно стыдясь чего-то или чувствуя вину, как будто в эту ночь они совершили нечто недостойное. Грустная дума легла каждому на чело, затуманила взор, заставила опустить голову.