Масоны

Писемский Алексей Феофилактович

– Нам, людям, не дано ангельства, и наши чувственные побуждения приравнивают нас к животным; но мы не должны сим побуждениям совершенно подчиняться, ибо иначе можем унизиться до зверства - чувства совершенно противоположного гуманности, каковую нам следует развивать в себе, отдавая нашей чувственности не более того, сколько нужно для нашего благоденствия.

На этих словах Вибеля раздался уже не легкий удар в дверь, а громкий стук, и вместе с тем послышался повелительный голос пани Вибель:

– Генрику, пора чай пить; пан Зверев, идите чай пить!

Вибель при

этом развел руками.

– Мешают!.. Как тут быть?
– произнес он.

– Мешают-с!
– подтвердил Аггей Никитич как бы тоном сожаления и в то же время поднимаясь со стула.

– Подождите!
– остановил его аптекарь.
– Когда ж вы еще желаете прослушать меня?

Аггей Никитич затруднился несколько ответом.

– Завтра вечером?
– решил за него Вибель.

– Будьте так добры, завтра!
– подхватил вспыхнувший в лице от удовольствия Аггей Никитич.

После этого Вибель повел своего гостя в маленькую столовую, где за чисто вычищенным самоваром сидела пани Вибель, кажется, еще кое-что прибавившая к украшению своего туалета; глазами она указала Аггею Никитичу на место рядом с ней, а старый аптекарь поместился несколько вдали и закурил свою трубку с гнущимся волосяным чубуком, изображавшую турка в чалме. Табак, им куримый, оказался довольно благоухающим и, вероятно, не дешевым.

– Генрику, отчего ж ты не предложишь курить Аггею Никитичу?
– сказала пани Вибель.

– А, извините!
– произнес Генрик и, обтерев костяной мундштук трубки, хотел было предложить ее Аггею Никитичу.

– Нет, пожалуйста!
– отказался тот, кланяясь.
– Я курю Жуков табак.

– Да, это другой табак, это кнастер; а сигары вы?..
– спросил Вибель.

– Сигары я курю, - отвечал Аггей Никитич.

Услышав это, Вибель торопливо сходил в свой кабинет и принес оттуда ящик сигар.

– Рекомендую: суха и прекрасно свернута, - сказал он, подавая одну из них Аггею Никитичу, который довольно неумело закурил сигару, причем пани Вибель подавала ему свечку, и руки их прикоснулись одна к другой.

Herr Вибель вместе с сигарами захватил также и кота своего, которого, уложив на колени, стал незаметно для супруги гладить.

Пани Вибель пододвинула к Аггею Никитичу налитый стакан, а вместе с оным сливки, варенье, лимон обсахаренный и проговорила:

– Цо пан собе еще жычи? [210]

– Дзенкуен, опручь гербаты ниц венцей [211] , - отвечал Аггей Никитич, и все потом занялись чаем, который, как известно, вызывает несколько к разговорчивости, что немедля же и обнаружила пани Вибель.

210

Чего еще хочет пан? (Прим. автора.).

211

Благодарю, кроме чаю, ничего не хочу (Прим. автора.).

– Скажите, вам нравится, как его?.. Пан, пан... ну, не знаю! Пан откупщик?
–

сказала она.

Аггей Никитич пожал плечами.

– По-моему, - ответил он, - господин Рамзаев... человек очень странный.

– Не странный, а просто дурак, - более решительно определила пани аптекарша.

– Почему же он дурак?
– пожелал знать Вибель, ударив тихонько рукой кота, который начал было довольно громко мурлыкать.

– Ах, татко, как же ты не понимаешь этого!
– воскликнула необыкновенно мило пани Вибель.
– Рамзаев - магнат здешний, богатый человек, и вдруг стоит вместе с оркестром в лакейской, точно ему не на что нанять капельмейстера!..

– Что ж, стоит с оркестром, - возразил ей муж, - если он сам музыкант и любит дирижировать!

– Это конечно!
– согласился Аггей Никитич, которому понравился такой взгляд Herr Вибеля.
– Все-таки по нашим русским понятиям, знаете, это странно.

– Мало, что странно, а глупо и смешно!
– подхватила аптекарша, видимо любившая позлословить своих ближних.
– А как вы находите его Анну Прохоровну, которая к вам неравнодушна?
– отнеслась она к Аггею Никитичу.

– Я нахожу, что она не женщина даже, а какая-то толстая, полинялая кукла.

Herr Вибель при этом покачал головой.

Дальнейший разговор продолжался в том же тоне, и только Аггей Никитич, заметив, что старому аптекарю не совсем нравится злословие, несколько сдерживался, но зато пани Вибель шла crescendo и даже стала говорить сальности:

– Вы обратили, пан Зверев, внимание на этого несчастного инвалидного поручика? У него живот кривой, как будто бы он его вывихнул.

Аггей Никитич, припомнив фигуру инвалидного поручика и мысленно согласившись, что у того живот был несколько кривой, улыбнулся. Досталось равным образом от пани Вибель и высокой девице, танцевавшей с поручиком вальс, которая была, собственно, дочь ополченца и не отличалась ни умом, ни красотой.

– Эту длинную mademoiselle здесь прозвали чертовой зубочисткой! объяснила она об ней.

Аггей Никитич снова улыбнулся, но муж ей заметил с легким укором:

– А кто же прозвал ее, как не ты?

– Конечно, я!
– призналась пани Вибель и, заметив, что Генрику ее широко и всласть зевнул, сказала ему: - Что ж ты, татко, сидишь тут и мучишься? Ступай к себе спать.

Аггей Никитич, разумеется, при этом поспешил взяться за фуражку.

– Ах, нет, нет! Вы извольте оставаться и посидите со мной! воскликнула ему торопливо аптекарша, отнимая у него фуражку.

– Посидите с ней!
– попросил его и Вибель, а затем, сказав: - До завтра!
– ушел вместе с котом своим.

Оставшись таким образом с глазу на глаз, пан исправник и пани аптекарша почувствовали некоторый конфуз.

– Ну-с!
– начала она, уложив красивый подбородочек на кулаки своих опершихся на стол рук, которые при этом обнажились до локтя.

– Ну-с!
– повторил тоже и Аггей Никитич, невольно устремляя глаза на обнаженные руки аптекарши.

– Завтра вы, по приказанию мужа, я слышу, опять к нам явитесь? продолжала пани Вибель.