Масоны
Шрифт:
Возвращаюсь, однако, к описанию тех отношений, которые установились между Миропой Дмитриевной и откупщицей после их откровенной беседы. Откупщица в то же утро передала мужу своему о стесненном положении Зверевых и, переговорив с ним, сказала Миропе Дмитриевне:
– Если Аггей Никитич не желает получать с откупа, то мы готовы вам платить.
Миропа Дмитриевна при этом сильно смутилась и вспыхнула.
– Но я не смею, боюсь, потому что, если Аггей Никитич узнает это, так я не знаю... он прибьет, убьет меня!.. Он, я вам говорю, сумасшедший человек в этом отношении.
– Да он и не узнает о том!
– возразила откупщица.
– Это только будет известно Теофилу Терентьичу (имя откупщика), мне и вам, и мы вас просим об одном: растолковать Аггею Никитичу, что нельзя же так поступать, как он поступает с Василием Ивановичем Тулузовым; согласитесь: генерал, откупщик стольких губерний, посажен им в острог, и это,
– Разве я того не понимаю, почтеннейшая Анна Прохоровна (имя откупщицы), и не предсказывала Аггею Никитичу, что с ним может быть; но он таить я не хочу пред вами - такой упрямый олух, что когда упрется во что, так надобно очень много времени, чтобы повернуть его в другую сторону.
– Все-таки, значит, вы имеете на него влияние?
– проговорила откупщица, хорошо понимавшая силу женской хитрости.
– Конечно, без сомнения!
– воскликнула Миропа Дмитриевна.
– И как он ни капризен, но в сущности - малый ребенок, который тем только существует, что я вожу его на помочах.
Говоря о своем влиянии на мужа, Миропа Дмитриевна имела целью закрепить свое право получать за это влияние деньги и получать их сколько возможно подольше и побольше.
Вслед за тем откупщица, при первой же уплате месячных денег, напомнила Миропе Дмитриевне:
– Надеюсь, что вашими внушениями облегчится хоть немного участь бедного Василия Ивановича.
– Все, что зависит от меня, я сделаю и имею некоторую надежду на успех, - ответила на это Миропа Дмитриевна и повела с первого же дня незаметную, но вместе с тем ни на минуту не прерываемую атаку на мужа, начав ее с того, что велела приготовить к обеду гораздо более вкусные блюда, чем прежде: борщ малороссийский, вареники, сосиски под капустой; мало того, подала даже будто бы где-то и случайно отысканную бутылку наливки, хотя, говоря правду, такой наливки у Миропы Дмитриевны стояло в подвале бутылок до пятидесяти. Аггею Никитичу, конечно, все это кинулось в глаза.
– Что у нас за праздник сегодня?
– сказал он не без иронии.
– Никакого праздника нет, - возразила ему невиннейшим голосом Миропа Дмитриевна, - но наскучило есть одно и то же; живем, никакими удовольствиями не пользуясь; надобно же, по крайней мере, есть, что нам нравится.
– Разумеется!
– подхватил Аггей Никитич, очень довольный, с своей стороны, таким взглядом жены.
Не ограничиваясь вкусным обедом и угощением Аггея Никитича наливкой, Миропа Дмитриевна по окончании трапезы хотела было даже адресоваться к нему с супружескими ласками, на которые она с давнего уже времени была очень скупа, и Аггей Никитич, понимая, что это тоже была месть ему, чувствовал за то к Миропе Дмитриевне не гнев, нет, а скорее презрение. "Вот видите ли, чем желает наказать меня", - думал он и не позволял себе, конечно, ни одним намеком потребовать от Миропы Дмитриевны должных мужу нежностей. Но когда она в настоящие минуты сама обратилась к нему с заявлением оных, то он довольно резко уклонился от того. Миропу Дмитриевну это удивило, тем более, что она считала Аггея Никитича до сих пор влюбленным в нее, и внушило ей даже подозрение, нет ли у нее соперницы. "Но кто же мог быть таковою? Неужели служанки заменили ему меня?" - спрашивала она себя мысленно, хотя это казалось ей совершенно невозможным, потому что в услужении у нее были те же дне крепостные рабыни: горничная Агаша и кухарка Семеновна, до того старые и безобразные, что на них взглянуть даже было гадко. "Но Аггей Никитич весьма часто ездил в уезд и, может быть, там развлекался?" подумала она и решилась в эту сторону направить свое ревнивое око, тогда как ей следовало сосредоточить свое внимание на ином пункте, тем более, что пункт этот был весьма недалек от их квартиры, словом, тут же на горе, в довольно красивом домике, на котором виднелась с орлом наверху вывеска, гласящая: Аптека Вибеля, и в аптеке-то сей Аггей Никитич последние дни жил всей своей молодой душой.
Здесь, впрочем, будет нелишним заметить, что когда кто-либо и о чем-либо постоянно мечтает и постоянно одного желает, то вряд ли каждому не удастся осуществить этого желания своего. Главною мечтою Аггея Никитича, как это знает читатель, с самых юных лет было стремление стяжать любовь хорошенькой женщины, и даже, если хотите, любовь незаконную. Такой любви Миропа Дмитриевна, без сомнения, не осуществила нисколько для него, так как чувство ее к нему было больше практическое, основанное на расчете, что ясно доказало дальнейшее поведение Миропы Дмитриевны, окончательно уничтожившее в Аггее Никитиче всякую склонность к ней, а между тем он был человек с душой поэтической, и нравственная пустота томила его; искания в масонстве как-то не вполне удавались ему, ибо с Егором Егорычем он переписывался редко, да и то все по одним только делам; ограничиваться же
200
наркотическое (лат.).
201
возбуждающее (лат.).
– Генрику, я пояден на спацер [202] , - сказала она, обращаясь к старому аптекарю.
– Добрже, - отвечал он ей с не совсем чистым польским акцентом.
Аггей Никитич, услыхав звуки столь любимого, хотя и не вполне ему знакомого языка, исполнился восторга и, не удержавшись, воскликнул, обращаясь к молодой даме:
– С пржиемносцион видзен, же пани полька! [203]
– Да, по происхождению полька, но по душе русская, - отвечала ему та.
202
Генрих, я поеду прогуляться (Прим. автора.).
203
С удовольствием вижу, что вы, сударыня, полька! (Прим. автора.).
– Это еще приятнее слышать, - произнес Аггей Никитич, приняв слова молодой польки более за любезность, так как в зрачках ее беспрерывно вскидываемых и потупляемых глаз и в гордой посадке всего ее тела он ощущал в ней завзятую польку.
– А пан кто таки?
– спросила она.
– Я прежде был офицер, долго стоял в царстве польском и считаю это время счастливейшим в своей жизни, - объяснил Аггей Никитич, очень бы желавший сказать все это по-польски, но побоявшийся, что, пожалуй, как-нибудь ошибется и скажет неблагопристойность, что с ним раз и случилось в царстве польском.
– А теперь вы что?
– спросила уж по-русски панна.
– Теперь я исправник здешний, - отвечал Аггей Никитич, несколько потупляясь, ибо он знал, что поляки не любят русских чиновников; но на этот раз он, по-видимому, ошибся.
– О-то, боже мой, я же вас знаю!
– воскликнула аптекарша.
– Но скажите, неужели ваш город всегда такой скучный?
– Всегда, - отвечал с грустной иронией Аггей Никитич.
– Это ужасно!
– произнесла аптекарша, пожав плечами.
– У меня тут одно развлечение, что я часа по два катаюсь по городу, - присовокупила она будто бы случайно и в то же время кинув мимолетный взгляд на молодцеватого исправника.
– Где ж вы именно катаетесь?
– не преминул тот спросить ее.
– Ах, да по этой вашей глупой, длинной улице, - отвечала панна, - езжу по ней взад и вперед; по крайней мере дышу свежим воздухом, а не противными этими травами.
Все эти переговоры старик-аптекарь слушал молча и сурово и, наконец, по-видимому, не вытерпев дольше, отнесся к Аггею Никитичу:
– О чем вам угодно было спросить меня?
Тот очутился в затруднительном положении: сказать при такой прелестной даме, что пришел за пластырем для мозоли, казалось ему совершенно невежливым.