Масоны

Писемский Алексей Феофилактович

– О, я вижу, пани откупщица ухаживает за вами!
– сказала она, когда Аггей Никитич с тайным трепетом в сердце приблизился к ней.

– Я не знаю, что ей нужно от меня, - отвечал Аггей Никитич, смеясь и в то же время опускаясь на близ стоявшее кресло.

Разговор, впрочем, на этом и прекратился; но зато между паном исправником и пани аптекаршей началась перестрелка взглядами.

Откупщик между тем повелел оркестру играть французскую кадриль. Следуя законам приличия, которые Аггей Никитич любил всегда исполнять, он пригласил m-me откупщицу на кадриль, но та, вспыхнув, вероятно, от удовольствия, объявила ему, что она лет пять уже как не танцует. После отказа ее Аггей Никитич на первых порах подумал было адресовать свое приглашение

к какой-либо из других дам, но оказалось, что все это были или очень молодые девицы, нескладно одетые в розовые платьица, или толстые, с красными лицами барыни, тяжело дышавшие от туго стянутых корсетов. Натурально, что все они показались Аггею Никитичу противными, и он с некоторым конфузом снова пригласил аптекаршу, которая, кинув на него немного насмешливый взгляд, изъявила согласие. Танцующих набралось довольно, пар до десяти, и две тому были причины: одна из них была та, что французская кадриль, как известно, нашим тяжеловатым северным натурам пришлась более подходящею, чем другие резвые танцы, - в ней все могли выхаживать - старые и молодые, дрессированные в танцевальном искусстве и недрессированные; второй причиной оказалось то обстоятельство, что мужчины средних лет успели уже сходить в буфет и, несколько воодушевившись там штритеровской водкой, подняли своих тяжеловесных дам с их седалищ. Раздавшееся шарканье ногами было столь громко, что его очень явственно слышали молодые мещане и мещанки, стоявшие на улице и глазевшие в окна собрания. Собственно же, разговоры дам с их кавалерами не отличались особенным одушевлением, а это ясно свидетельствовало, что недостаточно еще было поглощено штритеровки. Даже Аггей Никитич и пани аптекарша мало говорили, и только уж к концу кадрили она спросила его:

– А вы, пан Зверев, женаты?

– Женат, - отвечал Аггей Никитич, невольно вздохнув при этом.
– Точно так же, как и вы ведь замужем, - присовокупил он не без грустной иронии.

– Точно так же, как и я, - отвечала тоже не без грусти аптекарша.

После танцев Аггеем Никитичем завладел его предместник по исправничеству, одетый в тот же ополченский мундир, в котором присутствовал на бале у сенатора и бывший на этот раз сильно выпившим.

– Бог только меня спасал от этого злодея, нашего бывшего губернского предводителя Крапчика, - толковал он, шамкая своим беззубым ртом, - совсем было под уголовщину подвел, и я по смерть мою буду богомольцем за сенатора; он в те поры заступился за меня, а потом и дворяне почтили мою службу и на следующую баллотировку повысили меня из заседателей в исправники. Теперь бы вот покойный Петр Григорьич полюбовался, как его зятек-то в тюрьму угодил, и вам очень все благодарны, что вы этого архибестию не пожалели. Не льстя вам, говорю, что вы достойный мне преемник.

Все эти возгласы полупьяного ополченца Аггей Никитич слушал совершенно невнимательно и, нисколько не помышляя о своих служебных подвигах, старался не потерять из глаз аптекаршу, стоявшую около мужа, который играл в карты с почтмейстером, мрачным на вид стариком, украшенным несколькими орденами. Поболтав несколько времени, ополченец, наконец, оставил Аггея Никитича в покое, но его немедля же подцепила откупщица.

– Аггей Никитич, подойдите и посидите со мной!
– сказала она ему ласковым голосом.

Аггей Никитич подошел к ней, но не сел.

– Вы, я думаю, не подозреваете, как я люблю вашу супругу, это такая умная женщина, что, ей-богу, я редко таких встречала, и вы должны быть очень счастливы в вашей семейной жизни.

В ответ на это Аггей Никитич больше как-то промычал:

– Да, ничего, - и вместе с тем направил свое ухо к столу, где играли аптекарь и почтмейстер, около которых продолжала стоять аптекарша.

– Ты, татко [206] , не скоро еще кончишь играть?
– спросила она, имея, по-видимому, привычку называть мужа таткой.

206

папа (Прим.

автора.).

– Не скоро, - отвечал ей тот и начал медленно тасовать карты.

Видя это, аптекарша, которой наскучило, наконец, стоять пешкой за стулом мужа, ушла в задние комнаты, а между играющими потом завязался довольно странный разговор.

– Как вы говорите, что ничего не было?
– начал его украшенный орденами почтмейстер.
– У меня есть подлинный акт двадцать седьмого года, где сказано, что путь наш еще не прерван, если мы только будем исполнять правила, предписанные нам нашим статутом.

– Да надобно знать, сколько статутов этих было!
– произнес аптекарь и иронически захохотал.

– А сколько?
– огрызнулся на него почтмейстер.

– Много, очень много! Я с восемьсот десятого года веду список тому, и выходит, что от Соединенных Друзей отделилась Палестина; Директория Владимир распалась на Елизавету, Александра и Петра [93] ! В пятнадцатом же году в главной Директории существовали: Елизавета, Александр, Соединенные Друзья, а в Астрее - Петр, Изида и Нептун. Разве было что-нибудь подобное в Европе?

– Было, еще почище нашего было!
– возразил ему почтмейстер.

– Нет, не было!
– отпарировал было ему решительным тоном немец.

– Как нет?
– прикрикнул почтмейстер и затем несколько уже ядовитым голосом спросил: - Тамплиеры [94] были?

– Да, были, - отвечал ему, нисколько не сробев, аптекарь.

– Розенкрейцеры тоже?

– Тоже!

– Иллюминаты существовали?

– Существовали!

– Мартинистов, полагаю, вы не отвергаете?

– Не отвергаю; но разве это то же, что у вас?

– Да!
– проговорил почтмейстер, поднимая свои густые и седые брови вверх.

– Так, по-вашему, пожалуй, лютеране, квакеры [95] , индепенденты [96] , реформаты, баптисты - то же, что ваши раскольники?

– А нешто не то же?
– произнес самохвально почтмейстер.

– Ну, после этого говорить с вами об этом больше нельзя!
– воскликнул аптекарь.

– И не говорите! Как наказали, скажите, пожалуйста! Мне всегда о чем бы то ни было противно говорить с вами!
– начал уж ругаться почтмейстер.

– Это может быть, но только вы умерьте ваши выражения!
– остановил его довольно кротко аптекарь и начал дрожащими от волнения руками сдавать карты, а почтмейстер с окончательно нахмуренным лицом стал принимать их.

В пылу спора оба собеседника совершенно забыли, что в одной с ними комнате находились Аггей Никитич и откупщица, которая, услыхав перебранку между аптекарем и почтмейстером, спросила:

– Что это, в картах, что ли, они рассорились?

– Вероятно, - слукавил Аггей Никитич, так как, будучи несколько наметан в масонских терминах, он сейчас догадался, что почтмейстер и аптекарь были масоны, и, весьма обрадовавшись такому открытию, возымел по этому поводу намерение нечто предпринять; но, чтобы доскональнее убедиться в своем предположении, он оставил откупщицу и подошел к ходившему по зале с заложенными назад руками ополченцу.

– Скажите, - вопросил он его прямо, - аптекарь здешний и почтмейстер масоны?

– Заклятые! Не знаю, как нынче, но прежде мне городничий сказывал, что оба они под присмотром полиции находились.

– Но все-таки они люди хорошие, - протянул Аггей Никитич.

– Ну, про почтмейстера никто что-то этого не говаривал; он, одно слово, из кутейников; на деньгу такой жадный, как я не знаю что: мало, что с крестьян берет за каждое письмо по десяти копеек, но еще принеси ему всякого деревенского добра: и яичек, и маслица, и ягодок!
– объяснил ополченец.