Меч истины
Шрифт:
Господи, ты ведаешь самые глубокие тайны человеческого сердца! Возможно ли творить зло, радея всей душой о добром?
*
– Навязался ты на мою голову! Что теперь, нести тебя прикажешь? – кряхтел желтоволосый, в который раз безысходно стараясь поставить меня на непослушные ноги. Мир вокруг выделывал такое, что нельзя было смотреть без тошноты на закопченные стены и качающийся потолок портовой таверны «Ключ Диониса». Как сквозь вату до моего слуха донёсся дребезг разбитого кувшина.
– Побереги моё имущество,
Прислонив меня к перильцам, он, ругаясь на трёх языках, рухнул рядом.
– Ты уж, давай, решай, кто ты – праведник или грешник!
Я благодушно кивнул. Мне стало легче: мир по-прежнему ходил ходуном, но в голове прояснилось настолько, что я даже измыслил отповедь, достойную случая. Воздев к небесам указательный палец, я начал:
– Господь в доброте своей…
Дальнейшее выскользнуло из моей головы с такой быстротой, что я застыл с открытым ртом, тщетно взывая к своей помутившейся памяти.
– Ясно, - усмехнулся Лугий. – А коли ты праведник, то нечего глаза пучить на красивых девчонок. И в рот совать всё, что они тебе предлагают! Хотя, если по совести, Трина и мёртвого напиться уговорит. Для того Приап её тут и держит.
– Я помню, - с глубоким убеждением проговорил я.
– Приап – это хозяин таверны!
– Ну да, а зовут его так, потому что у него шестнадцать детей от семи женщин. Трина – старшая.
Я ужаснулся.
– Это же грех!
Лугий непонимающе на меня уставился. Видимо чёрное критское вино подействовало и на него.
– Грех быть старшей в семье?
– Нет. Грех сладострастия. Иисусе! С семью разом!
– Дурная твоя голова! Я же не сказал – разом. Просто у него было несколько жён, ну, одна за другой, понимаешь? Одна умирает, ты снова женишься…
– Я?!
– Да не ты, дурень… Ох, что говорить с пьяным! Сиди здесь, никуда не двигайся. Я схожу за арфой, и мы пойдём домой.
Синий плащ моего спутника скрылся за дверью. Лёгкий ветерок с моря колебал оливковые ветви за оградой. Небесные звёзды плясали в моих помутившихся глазах, словно ветер раскачивал и их.
– Злой человек Лугий, - думал я, таращась в безлунное небо. – Безбожник, что ему! Мой грех, конечно, велик. Ну, откуда мне, сироте монастырскому, вкушавшему на своём веку лишь воду да козье молоко, знать о коварстве критского вина! Не ведающему – прости, говорит Господь! А он издевается, Лугий! Но я его всё равно люблю. Бог велел прощать и любить. Я и Трину люблю, хоть она и напоила меня. Она весёлая. У неё искрящиеся чёрные глаза и стола цвета вишни. От неё пахнет мёдовыми пряниками. Я люблю даже Приапа, хоть он и спал с семью женщинами! И Визария… Хотя, нет, Визария мне любить почему-то нельзя.
Донельзя расстроенный этой мыслью, я даже всплакнул. Галл что-то задержался в таверне, и я решил пройтись немного, чтобы выветрился
Почему же мне нельзя любить Визария? Ведь он, несомненно, добр ко мне. Он благородный человек, умный и начитанный, пусть и рядится зачем-то в варварские одежды. Под его защитой так покойно всем его домашним. Почему же мне нельзя даже помыслить о любви, которой этот человек, кажется, достоин?
Ответ пришёл ко мне, как будто нашёптанный тенью моего наставника.
– Потому что он враг!
– Но разве Всемогущий Иисус не призвал учеников любить также и врагов своих? Господи, вразуми меня, грешного! Как же можно, любя, предать? Любил ли Тебя Иуда, перед тем как отдать в руки мучителей? Церковь учит нас, что презренный любил только деньги. Боже, чего же ты хочешь от раба своего?
В глубине души я знал в себе любовь к Визарию, я чувствовал, что он её заслуживает. Но он же и был врагом, в гнездо которого я послан Богом и моим наставником, дабы разоблачить его оскорбительную для веры сущность. Неужели, выполнив приказ Преосвященного, я на всю жизнь обречён буду носить на себе иудино пятно? Совесть моя саднила, как больной орган.
Лугий всё ещё не появлялся, хотя прошло уже довольно много времени. Измученный душевными терзаниями я сел прямо на землю, привалившись к колесу тележки, стоявшей в укромном уголке сада. Голова моя клонилась под тяжестью мыслей. Наверное, поэтому я и уснул.
Очнулся перед рассветом, когда ласковый ветерок сменила утренняя стылая мгла. С моря поднимался туман. Я с трудом разлепил склеившиеся от слёз веки, и долго не мог понять, где я и что меня разбудило. В ушах громко шумело, и я не сразу расслышал шёпот рядом со мной. В тумане было плохо видно, но я разглядел человеческую фигуру, облокотившуюся на глинобитный забор недалеко от телеги, под которой уснул накануне.
– Что ты, любезный, Вителий и не заподозрит меня. Мне удалось так втереться к нему в доверие, что он даже дал мне изрядную сумму на покупку еды для гребцов.
– Что же передать Маго? – донеслось из-за ограды.
Человек у ограды пошевелился, словно шарил за пазухой.
– Здесь перечислено всё добро, каким можно поживиться на корабле Вителия. Если Маго заинтересуется, то мы можем обговорить детали завтра. В этой корчме у хозяина есть несколько отдельных комнат для особых посетителей. Мы можем встретиться с Маго в одной из них, чтобы обсудить дело. Я буду ждать его после захода солнца. Пусть он скажет Приапу, что пришёл к Димне, и тот проводит его ко мне. Только пусть придёт один.
Несмотря на последствия опьянения, мне удалось вспомнить, что именно этого человека, Маго, отправился искать Лугий, когда я по глупости увязался с ним вчера. Дождавшись, чтобы преступники убрались, я, нетвёрдо ступая в тумане, побрёл к знакомому дому. Визарий встал на защиту женщины и её ребёнка. Сущность же тех, кому он противостоял, была мне явлена только что, и недвусмысленно! Кто-то ещё может пасть жертвой их козней. Это казалось мне настолько важным, что я не думал о том, как объяснить Визарию мою неожиданную осведомлённость о разговоре, при котором меня не должно было быть.