Меч истины
Шрифт:
Вот и тогда брат Симеон поучал меня бережливости, а я корчился от стыда и оттого, что никогда не быть мне хотя бы слабым отражением чистых и праведных моих благодетелей.
Внезапно, чья-то тень заслонила дверь моей кельи. Брат-келарь не сразу заметил отца Прокла, потому что стоял спиной ко входу. А я вскочил, склонился, терзаемый суетной мыслью, что теперь пастырь будет знать меня не только как нахлебника, но и как вора. Преосвященному хватило беглого взгляда на мои пылающие уши и развороченную постель, бесстыдно извергнувшую водопад мятых обрывков, чтобы увидеть и понять.
– Оставь нас, брат мой! – негромким глубоким
Когда келарь покинул мою каморку, Преосвященный молча присел на край ложа. Я продолжал стоять, втянув голову в плечи. Вряд ли отец-настоятель ограничится проповедью о бережении, он насквозь зрит мою окаянную душу и богопротивную гордыню. Внезапно я вспомнил, как радовался своей выдумке со стилом, и радость эта показалась мне кощунственной и нелепой.
Худые и сильные пальцы святого отца долго перебирали наброски. В тонком луче света, прострелившего прорезь оконца, порхали пылинки. Ничего не происходило. И вот, когда я в пароксизме раскаяния уже готов был пасть перед ним на колени, давясь слезами и воем, он встал, шагнул ко мне и приподнял мой подбородок. Серые глаза глядели ласково.
– У тебя дар, дитя. Бог показал тебе Путь, я помогу следовать им.
Больше у меня не было необходимости воровать пергамент.
*
Прошла неделя с того дня, как мы с учителем возвратились из готского посёлка, где встретились с невозможным. Преосвященный взял с меня клятву, что никто из братьев не узнает о том, что видели тогда наши глаза. Я и молчал, но не думать не мог. Стоило мне закрыть глаза, отходя ко сну, как вставал передо мною невесть как победивший смерть человек. Умом я понимал, что возможно это было только благодаря нечестивому колдовству. Что человек по имени Визарий, убийца именем языческого божества, совершил на наших глазах несусветное кощунство. Ибо «Аз есмь воскресение» - не слова ли это Спасителя! Жизнь же человека – тщета, вода, утекающая сквозь землю, следы на песке. Человек Визарий посягнул на правду Божию! Как попустил Господь? Почему? Вопросы в моей больной голове толкались, как нерождённые щенки, ибо молчание было мне ответом.
Преосвященный Прокл за всё это время ни разу не появлялся в скриптории. Он выходил из своих покоев только во время служб, которые проводил с обычным благостным выражением на лице. Не родился ещё тот демон, что заставил бы забыть епископа Истропольского о вверенном его заботам стаде. Несколько раз отец Прокл наталкивался на меня в коридорах. И тогда, как ни прятал учитель от меня свой взгляд, я подмечал в его глазах глубочайшую тревогу, в складке рта внятную только мне горечь и что-то ещё, неведомое уже никому, кроме самого епископа. Он избегал меня. Я знал, почему. Со свойственной ему прозорливостью, Преосвященный отметил моё восхищение варварским поединком. Увидев в убийстве, что совершалось на моих глазах, поединок божественной силы с Диаволом, я совершил богоотступничество. И мой наставник, зная слабость моего духа, продолжал терпеливо меня учить.
Мне предстояло покаяться. Но учитель пока не слышал моей исповеди. Почему же я медлил, множа недовольство святого отца? Беда в том, что образ поединка ещё не оставил меня. Не выгорел в очистительном огне больной совести, являлся мне во снах, в росчерках лампад, в дорожках света, пересекающих часовню, в которой
Ёжась от собственного ничтожества, я, наконец, решил заняться задуманной миниатюрой, понимая, что как обычно ищу лёгких путей. Образ, воплощённый на пергаменте, переставал волновать меня. Так было всегда.
Я засиделся за полночь, выводя контуры будущей миниатюры, и так ушёл в работу, что перестал видеть мир вокруг себя. Из забытья меня вывел крик совы, долетевший в полуподвальное помещение через крохотное близорукое оконце. Я вздрогнул от неожиданности. Но в ещё больший ужас меня привело то, что сотворила моя рука. Со слегка заломленного моим локтем листа на меня смотрели язычник Визарий и рыжий преступник Этельред, причём всё в наброске было не так, как представлялось первоначально. Рыжие волосы насильника моя рука превратила в гребень и оторочку, кольчуга стала чешуёй, но звериный блеск глаз оставался прежним. А его противник, извратитель, покусившийся на предназначение Господне, стал величайшим из воинов Господа. Моими стараниями!
Рыдая от отвращения к самому себе, я скомкал богопротивную мазню и выбежал прочь из кельи. Истинный последователь Христа не знает ненависти, но сейчас я ненавидел, как никогда раньше. Я ненавидел язычника и колдуна, стоящего на моём пути к Богу, на моём Пути…
*
Очнулся я от прикосновения, что нежно щекотало мне веки. Я слегка приоткрыл глаза и тут же зажмурился от яркого солнца, бьющего в широко распахнутое окно. Небо ещё не очистившееся до конца от облаков, похожих на грязноватые клочки шерсти, отливало золотом. Воздух благоухал только что прошедшей грозой.
Я лежал на кровати Преосвященного Прокла, а сам он сидел на её краю, держа в руках плошку с холодной дождевой водой и чистую тряпицу, которой вытирал мне лицо. Ложе епископа ничем не отличалось от моего. Единственной слабостью учителя была любовь к свежему воздуху. Именно поэтому его покои располагались на самом верхнем этаже обители и имели широкие окна. Я попытался встать, чтобы с должным почтением приветствовать святого отца, но почувствовал странную немоту во всём теле. Взгляд мой натолкнулся на кусок мятого пергамента, лежащий на столе у окна. Господи…
Меня словно обожгло. Преступление моё раскрыли. Ведь этот клочок – не что иное, как набросок поединка святого Георгия. Я бессильно дёрнулся, и на глаза мои навернулись слёзы.
Отец Прокл положил ладонь мне на лоб.
– Ты плачешь, дитя? Тебе больно, - учитель был проницателен, как всегда. Я почему-то сразу понял, что говорит он не о телесной боли. Жгучие капли вытекли из-под век, и я смог посмотреть на него. Взгляд святого отца светился милосердием.
– Ты боролся с демоном, и демон победил. Что ж, не ты первый, сын мой, и, увы, не ты последний.
– Я пытался, отец мой. Я молился. Я ждал…
– Моей помощи? Я, к несчастью, тоже всего лишь человек. И, как и ты, наказан за гордыню.
– Отец?
– Я не могу судить тебя, Давид. Я и сам мнил себя способным противостоять любым проискам Врага человеческого. Но ошибся.
Моё изумление не ускользнуло от учителя. Не он ли всегда говорил, что сомнения, суть диавольское порождение? Я почувствовал, что земля подо мною колеблется, словно в недрах её уже неистово хохотал торжествующий Враг.