Меч Шеола

Ярославцев Николай

Открыл глаза, но понял. что так и не проснулся. Чудище по лягушачьи скакало и бесновалось перед ним, захлебываясь в хохоте и продолжало грозить и уже не пальцем. А туго сжатым кулаком.

Заморгал глазами, чтобы прогнать сон или наваждение. Чудище исчезло. И сон тяжелый и черный навалился на него. Беспросветный, такой, в котором не видно не зги. Даже не навалился, обрушился обломком скалы, сминая и ломая его. Радогор явственно слышал, как трещат и ломаются его кости, как кровь из порваных жил заполняет его тело, а сердце бъется неистово и гулко, пытаясь выпрыгнуть наружу. Вот и дышать уже не чем. И не скала, зеленая

мутная и вонючая жижа заливает его. Льется в рот, в уши, разъедает глаза. Воздуха не хватает. И не закричать. Стоит открыть рот, как эта мутная жижа … нет, не жижа, трясина бездомная и черная утягивает его.

А где — то — там, на головой, по другую сторону воды мечется Лада. И берегиня. Ищут, суетятся, кричат. Надо бы и самому крикнуть, что здесь он, рядом. Только руку протянуть. Захлебнулся гнилой жижей, подавился тиной. И заколотил, теряя сознание, руками и ногами, пытаясь вырваться из безжалостного плена черной дрягвы.

— Радо! Радо! — Из далека доносится голос княжны. — Очнись.

Но почему она так далеко, когда следом, за его спиной должна идти? И кикимора?

Тело содрогнулось и взорвалось от боли, словно кто — то трехлезвийным копьем ему в грудь поцелил, под самое сердце, а потом и провернул для верности. Ему же и одного бы удара хватило. И крепче его люди после такого удара долго не живу.

Боль крути руки, с хрустом ломает суставы, выламывает ноги из того, в чем они держатся. И Радогор слышит, как с треском рвутся сухожилия. Голова заламывается а сторону и назад, ломая шейные позвонки.

— Радо! Да очнись же ты.

Маленькие руки пробили не проницаемую толщи трясины тянут, тащат его на верх. Но дрягва не хочет ее отпускать Повисла на теле, а рядом шерстистое чудище приплясывает и хохочет, показывая желтые гнилые зубу.

Но куда же ее, почти детским, рукам совладать с дрягвой?

— Радо!

Боль прорезала его тело от головы до пят. Сердце сжалось в тугой ком и сразу же помутилось, и без того не ясное, сознание… Стиснул зубы и по вершку, по пяди, колотя ногами, пополз, выбираясь, на верх, на мертво зажав в своих руках ее ладони.

Боль неохотно начала покидать тело.

С усилием заставил себя открыть глаза.

Ни дрягвы, ни трясины!

Копна, застеленная холстиной, и он сам под копной. А над Копытиха ругается самыми черными словами. Да такими, которые не каждый мужик выговорит. А за ней берегиня без умолку трещит, а о чем, не разобрать От волнения на старый, давно забытый язык сбилась. Между ними Влада пытается пробиться к нему, руки тянет. Но разве Копытиху оттолкнешь? Стоит незыблемо, как тот, неохватный столб с вырезанным ликом на подходе к избе.

— Наготу прикрой! — Прикрикнула на нее ведунья. — Хватит голой задницей светить

— И другим, чем не попадя! — Присовокупила кикимора.

А над головой вран кружит и кричит диким голосом.

Влада наскоро замоталась в холстину и только тут до нее дошло, что и Радогор светит тоже тем же местом. Но только с другой стороны. Сорвала с себя холстину, сама скрылась за копной.

— Говори, зачем орал? Зачем лес переполошил? — Сурово спросила Копытиха, убедившись, что Радогор способен ее понимать. И коснулась рукой его головы. — Огневицы, как бы, нет. И за столом не переел.

— Погоди, матушка. Дай в себя прийти. — Попросил ее Радогор, закутываясь в холстину. — И портки надерну. Отвернитесь.

— Нашел,

чем напугать! — Кикиморой овладело нетерпение. — Мы за свою жизнь и не такое чудо видели.

— Говори, да не заговаривайся, подруга. — Одернула ее бабка и скосила на нее недовольный взгляд. — Где это ты успела насмотреться?

Ответа ждать не тала, а снова склонилась к Радогору.

— Он приходил?

— Он! И не спится ему! По ночам таскается. — Хмуро ответил он, поправляя сбившуюся холстину. — Сам не спит и людям не дает.

— Так, какого же ты лешего… Копытиха вывалила на него новый поток замысловатых ругательств. — Почему оберегом себя не огородил? Почему чертой не закрылся? О себе не думал, так о девке хоть бы вспомнил.

— Лада ему не нужна. — Все так же хмуро оправдывался Радогор. — Я ему нужен. А оберег не выставил, за вас тревожился. Хоть и видел он меня, но где, не знал. А с оберегом бы враз догадался.

Заметил, плохо скрытый испуг княжны, по тому, как она вжалась в копну, и успокил.

— Не бойся, Ладушка. Не сам он приходил. Знаю я это колдовство. Связал травянную куклу и принялся на меня колдовать. То руками мнет, то камнем колотит или иглой колет. А боль мне передается. А потом и в болоте ее топить принялся. Может, так и утопил бы, если бы ты не проснулась.

— Так нет же болота?

— И не надо. Куклу утопит. Она захлебнется и я умру.

Копытиха слушала его внимательно, кивая головой каждому слову. Не перебивала его и берегиня, хотя по ее глазам было видно, что так и подмывало е вставить и свое слово. Ну, если не слово, так словцо. И если не очень умное, так крепкое. Или, во всяком случае, крепкое. И не слабее, чем у Копытихи.

— Зря не утопил его старый Гордич! — Наконец, выдохнула она. И для ясности добавила еще несколько таких слов, от которых даже у Радогора зубы заныли., а кикимора задохнулась от восторга и нескрываемой зависти. — А ты, Радогр, заслонись оберегом. И за меня не страшись. Если не к утру, так к полудню все равно прознает. Где ты схоронился. А как надумает еще раза заползти в твой сон, так и махни ему кулаком по мохнатой роже. Сон, не сон, а кулак, он и есть кулак.

— Врасплог застиг.

А ты думал, что ждать будет, когда сам к нему явишься на хлеб — соль? Обрыбился. Подлости необыкновенной мой соседушка. — Кикимора умудрилась таки влезть между ними. — Это надо же было умудриться так, чтобы межу передвинуть?

Пошли спать, подруга. — Копытиха поторопилась перебить ее, чтобы в который уж раз не выслушивать все ее обиды. И потянула за подол. — Светать уж начинает, а у меня сна не в одном глазу.

И напомнила Радогору.

С оберегом не мешкай. Заслонись. Хоть под утро уснешь. А нет, так я попытаюсь заслонить вас. Но силы ему всей не показывай, чтобы не встревожить его прежде времени.

— Завтра выйдем! — Решил он, забираясь на копну и придерживая холстину руками. — Проторил тропу, теперь и оберегом его не удержать.

Приподнял холстину, чтобы могла влезть княжна и та, свекнув голым телом, ловко скользнула под нее.

— Но зайдем к нему с другой стороны.

Кикимора скрипнула расщепом, прикидывая мысленным взглядом дорогу.

— Вдвое, как не втрое, дога выйдет… И самыми не пролазными топями придется идти, Радогор.

— Прямой путь, не всегда самый короткий. — Согласилась с Радогором Копытиха.